Владимир Андреев - Жажда мести: Жажда мести. Храм любви

У сияющих подъездов мягко останавливались респектабельные «роллс-ройсы», «кадиллаки», выпуская из затемненных, прохладных салонов лощеных мужчин, которые шли по своим делам, глядя прямо перед собой и ни на что не обращая внимания.

Виджей, в своих дешевых джинсах и помятой рубашке, выглядел здесь пришельцем из другого мира. Никто не говорил ему ни слова, не оборачивался вслед, но он видел, как каменели лица строгих швейцаров, когда он спрашивал дорогу, как брезгливо поджала губы красивая официантка, когда он спросил в баре чашку кофе.

— Вот как, он посмел дерзить тебе? — выслушав рассказ Аджея, сказал Санджей, сжимая холеной рукой телефонную трубку. — Да, я бы тоже выгнал его. — И возмущенно добавил: — Ничего, я проучу его, я знаю, как с ним обойтись. Проучу его так, что он навсегда забудет, что у него есть братья. — И из трубки донесся приглушенный расстоянием смех старшего брата, похожий на кваканье лягушки.

В кабинет вошел Виджей и остановился, оробев от роскоши огромного зала.

— Я преподам ему такой урок, уж будь уверен, — продолжал адвокат, — он навсегда забудет к нам дорогу!

Положив трубку, он обернулся и увидел брата.

— Санджей! — воскликнул тот, радостно улыбаясь.

Лицо адвоката ничего не выражало, от него веяло ледяным холодом. Санджей смотрел так, будто видел перед собой нечто неприличное, оскорбляющее его чувства.

— Санджей, — понизил голос юноша, — это я, Виджей. Ты что, не узнаешь меня? Почему ты так смотришь?

В голове адвоката шла напряженная работа, он решал, какой вариант наиболее выгоден. Ему приходилось иметь дело с настоящими уголовниками, которых он успешно уводил от тюрьмы, он знал их и боялся. А вдруг и этот убийца разозлится, выхватит нож, да и зарежет преуспевающего бизнесмена.

— О, Виджей! Конечно я узнал тебя!

Адвокат подошел к брату, осторожно обнял, похлопал по спине:

— Как я мог не узнать тебя? Ведь мы же родные братья! Здравствуй, дорогой Виджей!

Когда младший брат поднял лицо, то Санджей с удивлением увидел слезы, струящиеся по его щекам.

— Что с тобой, ты плачешь?

— Да, брат, — сдавленным голосом ответил Виджей. — Это от счастья. Мы так давно с тобой не виделись! Прежде мы никогда не разлучались. Скажи, ты вспоминал обо мне эти годы?

— Да, — адвокат блеснул золотой оправой очков, — конечно, вспоминал! Ты вот что, присядь здесь, а я сейчас приду, — он усадил брата на низкий диван, перед столиком, уставленным вазами с фруктами, шоколадными конфетами и прочими сладостями. — Угощайся, Виджей, я сейчас.

Юноша осмотрелся. Его поразило роскошное убранство кабинета. Обставленный, словно дворец магараджи, просторный зал сверкал хрустальными люстрами, свисающими застывшим водопадом, драгоценными фарфоровыми вазами, бронзой. Резная мебель была инкрустирована перламутром, в пушистых коврах ноги тонули по щиколотку.

На одной из стен, отделанных деревянными панелями и шелком, Виджей увидел фотографию хозяина кабинета. На ней он был изображен сразу после выпуска — в атласной мантии, шапочке с прямоугольным верхом, с которой свисала кисточка.

Юноша сложил молитвенно руки и горячо произнес:

— О Боже, благодарю тебя за то, что Санджей такой же, как прежде! Как я рад, что он добился таких успехов и при этом остался человеком!

Не успел он закончить молитву, как перед его лицом возникла толстая взлохмаченная пачка рупий, которую протягивал Санджей.

С недоумением уставившись на деньги, Виджей поднялся и отошел в сторону, но брат настойчиво совал ему засаленные купюры, и юноша машинально взял предложенные рупии.

— Бери, это тебе.

— Но зачем мне они?

Адвокат отвернулся, удовлетворенно потирая руки.

— Они нужны тебе. Ты столько лет был в тюрьме, друзья забыли тебя, ты одинок. Никто не возьмет бывшего заключенного на работу, а ведь надо устраивать свою жизнь. С этими деньгами ты сможешь начать собственное дело, встать на ноги и вернуться в общество. Деньги — это все!

Адвокат увлекся и говорил, как в суде, обращаясь к невидимой публике:

— Ты должен встать на путь исправления, чтобы за тебя не приходилось переживать и стыдиться родства с уголовником, погрязшим в преступлениях…

Юноша оборвал горячую речь адвоката:

— Постой! Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду и зачем даешь мне эти деньги. Ты хочешь сказать, что откупаешься от меня! Чтобы я больше не приходил сюда, не портил тебе репутацию!

— Ну, какие глупости ты говоришь, — пытался переубедить его брат. — Ты можешь приходить сюда в любое время, когда захочешь, — но на этот раз он говорил не так горячо и уверенно, хотя на лице его играла профессиональная улыбка — вежливо-внимательная.

— Нет, я все понял правильно! — воскликнул вышедший из себя Виджей. Горести сегодняшнего дня переполнили чашу его терпения. — Ты стал таким же безжалостным негодяем, как Аджей!

Улыбка медленно сползла с лица брата, но он сохранил самообладание, даже когда Виджей швырнул деньги обратно. Он просто стоял и смотрел на него, как на совершенно постороннего человека, отнимающего драгоценное время.

— О, прости! — с сожалением сказал юноша. — Не надо было это говорить. Просто я стал чужим. Ты не увидишь меня больше.

— Ты неправильно меня понял.

— Нет, я все правильно понял, я уже не тот наивный мальчишка. Семь лет я провел на самом дне жизни, пожертвовав всем ради семьи. Раньше я верил в добро и справедливость — вы в один день убили эту веру. В один день я лишился братьев.

Он пошел к дверям. Адвокат безмолвно смотрел ему вслед. Уходя, юноша все-таки обернулся и взглянул на брата. На бесстрастном лице адвоката ничего не отразилось. Солнце посверкивало на золотой оправе очков, глаза за толстыми стеклами не выражали никаких чувств.

— Прощай! — тихо сказал Виджей, сложив перед собой руки. Не услышав ответа, он вышел, плотно закрыв за собой дверь.

Вечером юноша покинул город. Ему здесь больше нечего было делать. Он уехал на поиски матери в далекий город Сринагар.

А тем временем, неподалеку от вокзала, с которого уезжал Виджей, его мать стояла в очереди за бесплатной похлебкой.

— Эй, не напирай! — ворчал огромный бродяга в жутких лохмотьях. Если бы даже кто-то и пытался на него напирать, у такого смельчака ничего бы не получилось — от бродяги исходил такой запах, что пробегающая мимо собака даже взвыла.

Впрочем, в очереди не было слишком чувствительных людей, на всех лежала неизгладимая печать нищеты — серые лица, потухшие глаза. Некоторые из них пытались еще держаться на плаву, следили за своей внешностью, чистили и чинили одежду и обувь, но в основном это были изгои, опустившиеся на самое дно и потерявшие надежду вернуться к нормальной жизни.