Пол Райзин - Водка + мартини

— И я знаю, я просто знаю, что я ей понравился. Мужчина всегда чувствует такие вещи. — Теперь понятно, о чем я?

— Черт возьми, ведь это просто ужасно, — сочувствую я. — Такая хорошая девочка — и представляешь, выходит замуж за какого-то осла по имени Ник.

— Ты знаком с ним?

— Знаешь, нет. Но могу себе представить. — Я представляю себе стройного, спортивного блондина. Запонки, теннисная ракетка и все такое. Нет, Ясмин должна выйти за кого-нибудь покруче, чем этакое чучело. Теперь я вижу штаны военного покроя. Тройной живот просвечивает сквозь обтягивающую футболку. Волосы, обкромсанные машинкой. Но как насчет их теннисных ракеток, которые я видел в ее квартире возле стенки? Не-е-ет, крутые парни в теннис не играют, верно? Это ниже их достоинства.

— Ты ведь знаешь, как женщины хотят быть для кого-то желанными, а, Майк? А ведь у меня от нее просто голова кругом пошла. Я распустил перед ней хвост, как павлин. И ты знаешь, она клюнула. Это была настоящая победа.

— Что ты говоришь! И что потом?

— Я кожей чувствовал, что мы с ней сближаемся все больше и больше. Представляешь, смотрю ей в глаза, она не отрывает взгляда, вот он момент, лови его. И я проделываю в точности то, что проделал перед Дайаной, когда у нас было третье свидание. Лижу себе палец, дотрагиваюсь до своего плеча, дотрагиваюсь до ее плеча и говорю: — (О боже, не может быть!) — «Самое время отправиться ко мне и сбросить с себя эту мокрую одежду, как думаешь?» — (Вот паршивец, а она-то, она — ни полслова мне об этом.)

— Вот я и говорю, — говорю я, — просто ужасно.

— Ты понимаешь? Жизнь проносится мимо, Майк. — Возразить тут нечего — да я и не способен сейчас возражать. Ни на его дурацкого «Майка», ни на жизнь, которая проносится мимо. — Конечно, я зарабатываю кучу денег в своей академии. Слава богу, существуют еще на свете детки богатых родителей, которые хотят приехать в Нью-Йорк и узнать за тысячу баксов в неделю, что такое телевидение. Но… через два года мне уже будет сорок. — Он смотрит на меня так, словно ему только что сообщили, что он неизлечимо болен. — Дело, которое я должен делать, где оно? Женщина, которая должна быть рядом со мной, где она? Я хочу сказать, что жизнь — не репетиция, ничего повторить по новой нельзя, согласен? Надо ловить, черт возьми, момент.

О господи. Дождался, на́ тебе. Жизнь — это тебе, блин, не репетиция.

— На земле сейчас живет шесть миллиардов человек, — пытаюсь я ему втолковать. — В «Нью-Йорк таймс» было написано, я сам читал. Не могут же все они только и делать, что ловить момент. Наступил бы просто хаос.

Я наливаю еще по крошечной стопке «Столичной» и продолжаю развивать тему. Похоже, четвертый косяк оказался особенно крепким.

— Я не согласен с философией «лови момент». И так, черт возьми, довольно странно, что мы появились на свет божий, а уж тем более странно, что мы все должны хватать что-то и бежать… ловить, как ты говоришь, момент, пока его не поймал кто-нибудь другой. По моему глубокому убеждению, всем нам надо успокоиться и осознать наконец, что наше существование… изумительно в своей бессмысленности. Ты мне вот что скажи. В чем смысл жизни всех этих людей вон там, за окном? На улице, в подземке — вечно они куда-то бегут, торопятся, боятся опоздать. В чем ее суть, у каждого из них конкретно? Разве в том, чтобы быть счастливым, исполнить свое назначение, стремиться к какой-то цели? Лично я мало встречал в своей жизни таких людей.

Дэвид Уайт тупо смотрит на меня. И вдруг я будто слышу голос Монтгомери Додда. Это случилось пару лет назад перед вечеринкой, которую устраивали у нас в «Бельведере» по случаю Рождества. Нас было несколько человек: Стив, Клайв, Монти и я, возможно, еще кто-то, не помню, — и вот мы идем по Лейсестер-сквер, протискиваясь сквозь толпу с таким трудом, что кажется, никогда отсюда не выберемся. Я стараюсь проскользнуть мимо каких-то высоченных шведов под два метра ростом в скользких синтетических куртках, падаю на краснорожих клерков с губной помадой на щеках, цепляюсь за чьи-то пуговицы. Наконец это настолько выводит меня из себя, что я не могу сдержаться и раздраженно ворчу: «Господи, зачем они все здесь собрались?» «Зачем они собрались? — переспрашивает Монтгомери Додд, который пробивается сквозь толпу рядом со мной. — Они собрались, чтоб было кому продавать. Мобильники, сидишки, телешоу, жареных цыплят. Всем что-то надо, и надо одно и то же». Тогда эти слова показались мне каким-то неприятным откровением.

— Не исключено, что Ясмин тоже сучка дай боже. Как и моя жена.

Господи, помолчал бы уж.

— Возможно.

— Скорее всего, в жизни нет вообще никаких правил, — мрачно продолжает он. — Бывает, хочешь чего-нибудь, хоть убей, а получил — и никакой радости.

— Я лично думаю, что кое-какие правила все-таки существуют, — возражаю я… просто так, из вредности. — Не играй в покер с тем, кого считают докой. Это правило я вычитал в какой-то книжке.

— А почему?

— Да потому, что разденет догола и кожу снимет живьем. По той же причине, если проголодался, не ходи обедать в публичный дом. Всегда уходи с вечеринки, как только запоют «Американский пирог». Это еще одно правило. И еще… никогда не трахайся с мексиканками.

— Майк, как это, черт побери, верно… — И Дэвид Уайт роняет голову и засыпает.

Я иду к проигрывателю и роюсь в дисках. Ага, вот это я не слушал уже тыщу лет. Я ставлю «Пусть течет кровь» «Роллинг Стоунз».

И если через несколько минут на том берегу в Нью-Джерси найдется чудак, который наставит свой мощный телескоп на огромное освещенное окно на седьмом этаже одного из зданий в бывшем районе мясокомбината, он увидит вовсе не то, что хотел бы увидеть: вместо полуодетой красотки, медленно раздевающейся перед сном, взгляду его предстанет фигура давно не стриженного мужика в нелепых старомодных очках, который отплясывает что-то варварское и дикое. Гитара лабает так, что звон стоит в ушах, а уж про рок-певцов и говорить нечего — визжат во всю глотку. Время от времени мужик на короткое время исчезает из поля зрения и снова возвращается — всего, наверное, раз пять. Опытный наблюдатель подобных мужских ночных игрищ мог бы совершенно правильно догадаться, что мужик периодически исчезает, чтобы нанести визит музыкальному центру и еще раз поставить полюбившуюся мелодию. Но догадается ли наблюдатель, что нынче вечером этот дико пляшущий мужик постиг наконец истину, и истина эта открылась ему в словах, в музыке, а самое главное, в названии мелодии, под которую он отплясывает, — «Невозможно всегда получать, что хочешь» — поразительном названии, которое он, увы, прежде просто не замечал? И что нынче вечером, несмотря на многочисленные бедствия, обрушившиеся на его бедную голову, мужик этот обрел наконец полную гармонию с миром. И что на следующий день, примерно в это же самое время, он уже будет лететь над Атлантическим океаном, держа путь обратно, в сторону доброго старого Лондона.