Лада Лузина - Я - ведьма!

Но, видимо, у чертей сегодня были отгулы.

Я раздосадованно матюкнулась про себя, увидав свою подругу. Она стояла в трех шагах от облюбованной мною барышни и таращилась на нее, как легендарный баран на новые ворота.

— Танька! — завопила я возмущенно.

Она дернулась, узрела меня, и, невесть почему, на ее физиономии отразилось несказанное удивление. Таня недоуменно перевела взгляд на девушку в голубой блузке, снова на меня, опять на нее. Вскинула брови, неприлично присвистнула и наконец-то соизволила подойти.

— Бывает же такое! — хихикнула она, тыча выставленным большим пальцем себе через плечо в сторону платиновой блондинки.

Я была настолько поражена, что даже забыла отругать ее за опоздание.

— Ты тоже ее заметила? И я, пока тебя ждала, все на эту девицу любовалась. Такая красотка, да?

— Красотка? — недоверчиво сощурилась Танька. — Ты меня дуришь, что ли?

— А разве нет? Сама ж на нее вылупилась с восхищением!

— Я?! С восхищением! — Таня распахнула глаза, как две плошки. — Да я думала, что это ты!

— Я?!!

Таня с сомнением поглядела на меня — на ее лице читалось явственное колебание: «Кокетничает или правда дебилка?» — и, похоже, остановилась на втором варианте ответа, потому как сменила эмоционально-убежденный тон на иронично-разъяснительный:

— Присмотрись, дурища, ведь эта красота до неприличия на тебя похожа! Даже выражение лица такое же — эдакий агрессивно-инфантильный вид. Вот я и уставилась. Смотрю, вроде ты. Но мы ж только час назад расстались. Думаю: «Когда ж это Валька постричься успела?» Только потому к ней сразу и не подошла…

Я нервно мотнула головой в поисках стриженой барышни в голубой блузке. Ее спина мелькнула в проеме двери — билетерша как раз надрывала ей билет.

— Не может быть, — обескураженно произнесла я. — Я совсем не заметила сходства. Она такая прелесть… Я от нее глаз отвести не могла.

— А ты что, урод? — возмутилась Таня.

— Я замухрышка.

— Дура ты, а не замухрышка. Да ты небось и не на красоту смотрела. Просто у тебя твоя зеркальная болезнь сработала. Вытаращилась на нее, как на собственное отражение в трюмо. Нарцисс ты наш уездный. Красивая! Глаз отвести не могу! Ну насмешила… Столько глядеться в зеркало и не рассмотреть, что ты и сама хорошенькая, как ангел. И чего только со своим Валеркой маешься…

Танька брезгливо скривила нос, словно унюхав кучу дерьма и тонко давая мне понять свое мнение о Валере, не прибегая к бранным словам.

— По-моему, ты конченая эгоистка и нарциссистка и любишь только себя. Проблема лишь в том, что ты не можешь понять, кого любишь на самом деле. Ладно, пошли в театр, сейчас двери закроют…

На ярко освещенной сцене лорд Горинг замер перед зеркалом в карикатурно-самовлюбленной позе. Рядом вытянулся дворецкий Фиппс, столь отчаянно пытавшийся придать своим чертам холодную бесстрастность, что казался не то флегматичным дауном, не то говорящим чучелком. Воображая, что играют пьесу Уайльда, артисты, как обычно, разыгрывали украинский капустник на тему анекдотов об английских лордах.

— Видите ли, Фиппс, модно то, что носишь ты сам. А немодно то, что носят другие, — просветил нас Горинг повышенно противным голосом.

— Да, милорд.

— А ложь — это правда других людей.

— Да, милорд.

— Другие — это вообще кошмарная публика. Единственное хорошее общество — это ты сам.

— Да, милорд.

— Любовь к себе — это начало романа, который длится всю жизнь!

Дальнейшего диалога я не расслышала, потому что Танька, нагнувшись, гаркнула мне в ухо:

— Вот видишь, Уайльд тоже любил только себя.

— Это не Уайльд, а лорд Горин — герой произведения, — вяло отбилась я.

— Да у Уайльда по всем произведениям напиханы лорды и милорды, которые любят только себя! В кого, по-твоему, был влюблен Дориан Грей? Он был такой же нарцисс, как и ты…

— Уайльд был не нарцисс, а гомосексуалист.

— Какая разница? — громким шепотом парировала Танька. — Нормальная любовь — мужчины к женщине и женщины к мужчине — это тяга к противоположности. А гомо все противное считает противным. Ему хочется такого же, как он. То есть, по сути, себя самого и хочется.

Я несколько офигела. Теория, следовало признать, была весьма оригинальной.

— И знаешь, почему Уайльд так плохо кончил? — продолжала Танька, горячась и, незаметно для себя, переходя с громкого шепота на тихий крик. — Потому что он, так же как и ты, не разобрался, кого он любит на самом деле. Что его гомосексуализм — всего лишь недоразвитая форма нарциссизма.

— Это по-другому называется аутоэротизм, — задумчиво констатировала я, припоминая содержание злополучного психологического словаря. (Рядом на полке стоял «Словарь современного секса», где упоминались и такие замысловатые формы любви к себе, как аутоиррумация и аутопедерастия, в процессе которых следовало изогнуться так, чтобы удовлетворить себя самому. Но, по-моему, на это были способны только акробаты.)

— Девушки, можно потише! — раздалось возмущенное шипение сзади.

— Спасибо бы сказали, — нимало не смутившись, фыркнула Танька. — Уайльда вы еще сто раз услышите, а такого больше никогда.

— Вы ведете себя неуважительно по отношению к писателю… — злобно взвизгнула тетка в морковном платье, оказавшаяся Таниной соседкой справа.

— Ну знаете!.. Уайльд был тот еще писатель. Он бы и сам про такое с интересом послушал, — завелась подруга.

— Да слушать вас противно! Постеснялись бы! — сзади уже орали.

Кто-то невежливо ткнул меня в спину, вышибая из ступора.

— Люди совершенно правы! — подала голос я. — Никакая я не лесбиянка и не нарциссистка!

— А кто девушку глазами чуть не трахнул? — азартно подхватила тему Танька.

— Девушки, мы вас сейчас выведем!

Я развернулась на девяносто градусов к сидящим за нами в поисках поддержки.

— Да вы послушайте, что она говорит. Какая я лесбиянка! Сама она лесбиянка!

— Может быть, — неожиданно весело согласилась Танька. — Я заметила, что последнее время мужчины меня совсем не возбуждают.

— Что?!! — Я аж отпрянула от удивления. — Тебя?! И давно?

— Уже несколько дней, — гордо продекламировала подруга.

К нам со всех ног неслась дебелая билетерша.

— Так, пошли отсюда, если не умеете вести себя в культурном месте… Пошли… Пошли вон из зала, — грозно закудахтала она, вцепившись в Танькино плечо. — Идите отсюда, мудачки… — Видимо, постоянный контакт с культурой сказался на ней крайне мало.

— И впрямь, Валька, пошли отсюда. А то это не спектакль, а нудота, — вызывающе громко объявила подруга.

Я послушно попыталась обуться (едва лишь в зале погас свет, я скинула предательские туфли, освободив свои умирающие пальцы). Ступни взвыли болью, категорически отказываясь втискиваться обратно в «лодочки», которые внезапно стали меньше на два размера.