Ирина Меркина - Всё как есть

Как объяснить брату-программисту, что я не готова тратить три часа своего выходного даже ради любимого талисмана? Кроме того, сегодня я иду к Лизке, у нее какие-то неприятности, а живая подруга важнее, чем деревянная черепаха.

Вместо этого я сказала просто:

— Не могу. У меня дела.

У меня всегда дела, полная куча дел. Я деловая женщина, это всем известно.

— О’кей, — сказал братец Кролик. — Я сам займусь расследованием.

— Каким еще расследованием? — закричала я, но он уже отключился.

Как все-таки трудно с этими молодыми!

Я перешагнула порог, и из-под ног у меня брызнуло какое-то мохнатое существо, расцветкой напоминающее морскую свинку.

— Ой, не пугайся, Катенька, — расцвела в улыбке Лизина мама. — Ты же еще не знакома с Виней? Она очень стесняется новых людей, теперь не скоро выйдет.

— Как-как ее зовут? — удивилась я.

— Да Винчи, — басом ответила Лизавета, тоже выползая встречать меня в коридор. — Мы думали, это кот. Получилось бы прикольно: кот Да Винчи. Привет Дэну Брауну. А она оказалась кошкой. Ну, ничего, так тоже клево.

— Не клево, а глупо, — пожала плечами Лизина мама. — Еще бы Ночным Дозором назвали.

— А что? Я предлагала — Гамбит, — пожала плечами Лизка. — Кать, проходи, чего ты застряла?

Честно говоря, застряла я ради того, чтобы еще раз увидеть кошку Да Винчи — вдруг она все-таки перестанет стесняться новых людей и выйдет. Кошек я люблю, и собак тоже. Правда, не понимаю культа, который многие люди делают из своих питомцев. В некоторые дома просто невозможно приходить: там либо говорят не с тобой, а с животным, которое валяется тут же на ковре («А мы ремонт хотим сделать, правда, Барсик?»), либо говорят с тобой, но о нем, самом умном и красивом.

Помню, когда-то (я была еще маленькой) к родителям ходила пожилая тетенька, которая бесконечно рассказывала о своем Осе — как он спит, кушает, какает и так далее. Я была уверена, что Ося — это мальчик, и однажды попросила маму: пусть тетя Валя приведет Осю к нам, я буду с ним играть и покажу ему свои любимые книжки. Мама засмеялась и сказала, что Ося — пес, кажется, эрдельтерьер, и тетя Валя никуда с ним не ходит, потому что боится инфекции. Я даже немного обиделась, потому что со мной родители ходили всюду и никаких инфекций не боялись. Что же, я хуже эрдельтерьера или они меня меньше любят? Не то чтобы мне так не нравилось всюду ходить с мамой и папой, но факт дискриминации по сравнению с Осей меня тогда задел.

Что касается кошачьих прозвищ, то тут удивить кого-нибудь трудно. Кошкам глубоко равнобедренно, как их зовут, они, в отличие от собак, на имя не откликаются, а приходят сами, когда им вздумается. Поэтому хозяева изощряются в кличках, кто во что горазд. У родителей моего одноклассника когда-то был кот по имени Киссинджер. После того как он пропал, они уже не могли остановиться и следующую кошку назвали Бжизька, то есть Бжезинский. Мы, дети, спрашивали, что это означает, и на месте получали экспресс-урок новейшей истории и политологии. Так что, если бы не Бжизька, которая жила у Петьки Королева, я бы понятия не имела, кто такой Збигнев Бжезинский. Хотя, с другой стороны, вот я имею об этом понятие — и что?

Но я пришла сюда не любоваться на кошку Да Винчи, а разговаривать с Лизой, которая находилась просто в отчаянном состоянии. Так значилось в эсэмэске, которую она прислала мне вчера вечером: «Ya prosto v otchayannom sostoyanii». И я поскакала к ней с утра, благо суббота, кончились праздники и мой магазин закрыт.

Лизка уже возлежала в своей комнате на диване и меланхолически грызла соленые фисташки. На сервировочном столике перед ней стояли две тарелки: одна побольше, с орешками, другая поменьше — со скорлупками. Скорлупок было уже с верхом.

Лизка не боится потолстеть. Ее история — показатель того, что судьба играет человеком, как ей вздумается, не обращая внимания на все наши усилия.

Елизавета всю жизнь была очень худой — 54–56 кг при росте в 175 сантиметров — и страшно по этому поводу комплексовала. Сейчас в это трудно поверить, но я видела множество фотографий, на которых Лиза легко прячется за ручкой швабры. Сердечные трагедии были неизбежны: многие ребята с сожалением говорили ей: «Всем ты хороша, но уж больно худая».

Лиза поглощала банками сгущенку и варенье, мазала сдобные булки толстым слоем масла, пила пивные дрожжи, пиво со сметаной, гусиный жир с молоком и какао, съедала по два торта в день — бесполезно! Ее рекордом были 58 кг, и то не надолго. Она уже махнула на себя рукой, пережив очередную личную драму, и решила жить, как есть — кому не нравится, могут отвернуться. И вдруг встретила парня, который просто тащился от ее фигуры. Он, оказывается, обожал именно худышек, таких, на которых дышать страшно.

От удивления и благодарности Лизка вышла за него замуж, и они прожили в мире и согласии около года. А потом счастливая Лизавета вдруг начала набирать вес. Сперва, к полному своему восторгу, она стала нормальной. А потом, теперь уже к ужасу, — толстой. 60,65,70,75…

Муж сперва думал, что она так прикалывается, и ждал прекращения этого эксперимента. Но время шло, Лиза пила травы, отказывала себе в жирном, мучном и сладком и оставалась пышечкой. Потом пришло время диет, разгрузочных дней и голоданий, но и они не помогали. Вернее сказать, Лизка их не выдерживала, потому что худеть и в чем-то себя ограничивать для нее было дико. Вскоре последовал развод, вызванный даже не Лизиной новой комплекцией, а тем, что она совершенно свихнулась, борясь с лишним весом и собой, и ничего вокруг себя не замечала.

И тогда Лиза наконец успокоилась. Время исканий кончилось, сказала она себе, и навеки залегла в своей комнате. Оттуда ее можно было выцарапать только по очень острой необходимости. Ее родители полностью содержали единственную дочь, никогда не попрекали куском хлеба и пирожного, и Лизка в свое удовольствие валялась на диване и ела все, что хотела, сколько хотела и когда хотела, не вставая с места. То есть она, конечно, вставала и в туалет, и в гости, и даже в какой-нибудь фитнес, но в душе все равно оставалась в лежачем положении. Такое у нее было жизненное кредо: «Онегин, я с кровать не встану». Причем, что удивительно, она не особенно поправлялась при таком режиме, хотя и не худела, разумеется.

Моя мама за глаза называла ее Лизавета Обломова, но это было не совсем правильно. Обломов все-таки куда-то рыпался, о чем-то мечтал, строил планы, а Лизка ничего не строила и на диване лежала принципиально, а не из лени.

Но тут появилась новая беда — от бесконечного валяния и безделья у Лизки начались депрессии. Она уже не первый раз сдергивала меня душераздирающей эсэмэской. «Отчаянное состояние» означало на самом деле, что у моей подруги плохое настроение. А с чего ему быть хорошим?