Лидия Лукьяненко - Плата за любовь

— Ты останешься? — спросил Вадим.

Я не успела ответить, потому что из кустов рядом с домом вылезла Настя.

— Саша, оставайся, пожалуйста! — заныла она и, присев с другой стороны, положила голову мне на колени. — Будем спать вместе, как тогда!

— Это неудобно, Настя, — ответила я, поглаживая ее густые волосы.

— Пап, ну что ты молчишь! — снова стала ныть моя мартышка.

— Настя, ты мне обещала! — напомнила я, сердито пригрозив ей.

— Оставайся, Саша, — глухо проговорил Вадим, — ты нужна нам.

— Папа тебя любит, — подала голос с моих колен Настя.

— Настя!

— Я тебя люблю, — сказал Вадим и, как она, склонил голову мне на грудь.

Я была так взволнованна, что не могла ничего сказать, только гладила эти две лохматые головы, склоненные ко мне в поисках счастья.

А потом подумала: а может быть, это и есть она — моя стая летучих обезьян…

Вера училась в детдоме. Нет, она попала туда не брошенная нерадивыми родителями и не по причине полного сиротства. Определила ее туда бабка в восемь лет. До этого времени она исправно исполняла материнские обязанности, так как Верина мама умерла, когда девочке было меньше года. Отца у Веры не было. Просто не было — и все. Мама в юности уехала на молодежную стройку, за романтикой. Там родила, а замуж не вышла. Вернулась к матери с ребенком на руках, потому что заболела — дали инвалидность. Какая уж тут стройка! Но и дома долго не протянула. Вот и осталась Вера на руках у бабушки.

Бабушке было за шестьдесят, мама была ее вторым и поздним ребенком. Старший сын жил в далеком Владивостоке и никогда не приезжал. Пока Вера не пошла в школу, бабушка справлялась. А потом деньги, каторжным трудом заработанные мамой на стройке, кончились, пенсия была маленькая, а тут еще всякие старческие недуги стали одолевать. Жили они в большой комнате, в коммуналке, с соседями. Но комната находилась выше остальных, как бы на чердаке. Из длинного коридора, куда выходили двери комнат соседей, а также в кухню и в туалет с ванной, нужно было подняться по лестнице — и вот тебе комната: большая, светлая. Потолки — высоченные, три окна во всю стену и потолок скруглен, как купол. Келья — не келья, дворец — не дворец.

Вере очень нравилось находиться в ней. Мебели мало: диван, стол, кровать, пара стульев, пестрый коврик да картина с мишками «Утро в лесу». Люстра под самым потолком, вечно пыльная, ну-ка достань ее на четырехметровой высоте!

Но все равно комната всегда казалась чистой — светлые, чуть желтоватые стены, арочные окна полураскрыты, за ними кудрявая зелень деревьев и косые лучи солнца. А звук какой! Стоит запеть — и голос летит чистым звуком по сводам, разливается немолкнущим эхом и не ломается, а растекается нежным и долгим звоном. Может, потому Вера и стала петь. Крикнула что-то и влюбилась в это эхо. Стала петь все подряд, да так звонко и чисто, что бабуля только диву давалась.

— Художники у нас в роду водились, но певцы?

А Вера пела все подряд. Даже чаще не пела, а так — стихи нараспев читала. Возьмет, к примеру, томик русских поэтов — и читает-распевает на любой мотив, а эхо вторит ей, и голос летит-летит и не останавливается, не пропадает, а растет, музыкой наливается. Никому ее песни не мешали. Дом старый, стены толстые, третий этаж почти под крышей. А если окна закрыть, ни звука не просачивается. Полетает голос, полетает под сводами от стены к стене и медленно умолкнет.

Вот поэтому бабушка ее в музыкальную школу и определила. Пианино старое купила. Немецкое. Деньги, почитай, подчистую с книжки сняла, все, что были на смерть отложены, — внучке на музыку. Потом уж болеть сильно стала — и ноги беспокоили, и диабет замучил. Решила Веру в детдом определить, благо рядом, на соседней улице. Оформила документы, сама в детдом сходила, перезнакомилась со всеми — от директора до уборщицы. Я, дескать, сдаю внучку, чтоб учеба да еда с одежкой были. Но я пока здесь, рядом, и живая, так что не дай Бог кто обидит! А бабка ее, хоть и старая, но дамой внушительной была, так что Вере в детдоме было хорошо. Домой каждый день бегала, когда — ночевать, когда — заниматься музыкой. В детдоме рояль-то был, но такой расстроенный! Да и разве сравниться он со звуком в бабушкиной комнате! Здесь он летел-летел и не прерывался, а раздавался по-новому, обогащаясь эхом. Даже в музыкальной школе, в их большом зале, где стоял новый рояль, не было такого эха. Вера уже в этом разбиралась. А потом она пела, и, казалось, сама летала под куполом, и голос летал, а бабушка улыбалась.

Потом она умерла (Вере уже пятнадцать исполнилось). Последние полгода бабушка почти не вставала. Вера бегала туда-сюда, из детдома — домой. После уроков, после ужина, на перемене. Музыкальную школу она уже закончила, но играла мало. Больше пела. Бабушка часто перед смертью просила:

— Спой, внучка. Когда ты поешь, мне кажется, будто это хор ангелов встречает меня.

И Вера пела сквозь слезы. Вскоре бабушки не стало…

Вера закончила школу. Последний год вела хор в младших классах. Ей даже платили зарплату, мало, но платили. Когда она пела вместе с детьми, это были лучшие минуты в ее жизни, хотя звук был и не таким, как в бабушкиной комнате, но все же чистым и прозрачным, какими, наверное, только и могут быть детские голоса.

После школы Вера решила поступать в консерваторию. Ее игра на фортепиано не произвела впечатления на комиссию, а голос привел в недоумение. Голос есть, сказали, но не совсем оперный и совсем не эстрадный, камерный, скорее. Что это — камерный голос? Песнопения петь? К храмам она относилась настороженно, ей там душно было, уныло, да и неверующая она, чтобы в церкви петь. Специально к консерватории Вера не готовилась, педагога по вокалу не искала, решила — и так хорошо. Ан нет! Не произвела должного впечатления.

Надо сказать, ей и самой не понравился ее голос в стенах аудитории. Вроде летит-летит, а ломается в углах стен, тонко так ломается, как стекло, и рассыпается, а эхом не разливается. Голос как голос — обыкновенный. Может, нужно было позаниматься с годик да на будущий год опять поступать, но Вера обиделась не на шутку и решила: в консерваторию — ни ногой. Пошла поступать в театральное училище.

И поступила! Там спела — понравилось, хотя голос тоже не летал, как надо, но взяли.

Занималась с интересом, однако без особого старания. Стала играть в массовых сценах: в театре, в кино. Как еще студенты могут подработать? Стипендия маленькая, хорошо еще, жилье есть, но за него платить надо. И одеться, и питаться — вот и перебивались. Как узнают — нужна молодежная массовка для фильма, так всей группой и валят. И в дождь, и в снег. Если сцена на балу — это праздник, тепло, и платья красивые, хотя и старые, нафталином отдают, парики пылью пропахли. Но весело, интересно! А сцена, когда каторжников этапом ведут по снегу! Вот это, прямо сказать, не для слабонервных — тут и заболеть запросто. Как-то даже гусаром одели, усы приклеили, на лошадь посадили — мальчишек для съемок не хватало, взяли из девчонок, кто повыше…