Наталья Воронцова-Юрьева - Кошка, которая ничего не сказала

— Кто это, — Матрёна? — спросила я, чувствуя подвох.

— Это кошка, — сказала Маша.

И вот тут-то она на меня и посмотрела, — и она так на меня посмотрела, что я сразу поняла, что она на меня смотрит. И тогда я тоже посмотрела на неё.

И когда я на неё посмотрела, я вдруг увидела, что она замечательная и что она похожа на Рахиль, отработавшую за Иосифа семь лет. И что глаза её похожи на землю, по которой текут реки, в которых живут рыбы, которых можно ловить руками. И что рыбы, которых можно ловить руками, похожи на Машу, все до одной, от самой большой до самой маленькой.

— Ну, пойдёмте, — сказала Маша, похожая на Рахиль, в глазах которой водились рыбы, и я вспомнила, на что похож её голос. Он был похож на шёлк, забытый у Китайской стены разгильдяем погонщиком.

Дома нас встретила кошка. Трёхцветная и четырёхмесячная, она опасливо глянула на меня и, опасливо внюхавшись в мою ладонь, равнодушно припустилась вглубь квартиры.

— Проходите, — сказала Маша.

И я прошла.

В квартире была тишина. Как в театре, в котором не было зрителей. И на стенах висели афиши. И некоторые были с надписями. Но я не стала их читать. Мне не хотелось заглядывать в чужое прошлое, не хотелось. Даже в своё прошлое мне не хотелось заглядывать. Мне не хотелось, чтобы оно было, чьё-нибудь прошлое.

И я побродила по комнате и пошла на кухню.

— Хотите чаю? — спросила Маша.

— Хочу, — сказала я.

И она налила мне чаю. И я сидела за столом, пила чай и смотрела на Машу. И мне было приятно на неё смотреть. И я смотрела на Машу и думала о том, что она знает, что я на неё смотрю, и что ей нравится, что я на неё смотрю, и что она даже немножко стесняется от этого, — не от того, что я на неё смотрю, а от того, что ей это нравится. И от этого мне ещё больше нравилось на неё смотреть.

— Скоро придёт Лена, — сказала Маша. Лена, это была та, которая всё знала про Машу. — А пока мы можем о чём-нибудь поговорить.

— С удовольствием, — сказала я.

— Только я очень не люблю говорить о смысле жизни, — сказала Маша. И улыбнулась. И даже не улыбнулась, а как будто мимо прошла улыбка и тронула пальцем Машины губы. Как бы бледно её коснулась. Как бы тонко озарила её лицо. И как бы нехотя коснулась, как бы скупо, словно ей давно уже надоело улыбаться по таким пустякам, как смысл жизни. И мне очень понравилось, как она улыбнулась. И мне захотелось, чтобы она сделала это ещё раз.

— Вы любите цветы? — спросила я.

— Люблю, — сказала Маша.

— И Вам было приятно, что Вам подарили цветы?

— Очень, — сказала Маша.

И тут она снова на меня посмотрела. И когда она снова на меня посмотрела, я тоже снова посмотрела на неё и увидела, что она давно уже всё поняла, вообще всё, всё, что только можно было понять. И словно она всё поняла ещё до того, как я спросила, словно можно было вообще об этом не спрашивать, словно вообще ни о чём можно было не спрашивать. Словно не о чём было спрашивать. И словно ей хотелось, чтобы я спросила ещё. Но мне больше не о чём было спрашивать.

— Ну, что ж, — сказала Маша, словно поняв, что мне не о чём больше спрашивать. — Расскажите о себе.

И она так просто это сказала, что я уже было совсем собралась это сделать, но вдруг передумала. Передумала, хотя, конечно, мне было что рассказать о себе. Например, я вполне могла рассказать, что в детстве я очень любила снег, а потом полюбила осень, и что с детства люблю смотреть в окно, и что давно уже не глажу бездомных собак, и что вот уже семь лет я не знаю, что мне делать с моей любимой. И всё это были очень приличные истории, так что я вполне могла их рассказать, но вместо этого я сказала:

— Я хочу стать писателем, — сказала я. — Я хочу стать самым лучшим писателем и написать самую лучшую книгу.

Тут в кухню вошла кошка и уставилась на Машу своими кошачьими четырёхмесячными глазами.

— Господи, я забыла накормить кошку, — сказала Маша. — Надо дать ей икры.

Она кормила кошку икрой. Красной. И дарила ей цветы. И я подумала, что это была очень счастливая кошка. Очень счастливая кошка с цветами и красной икрой.

— И о чём будет Ваша книга? — спросила Маша, накладывая кошке икру.

— Не знаю, — сказала я. И солгала. Я знала, о чём она будет, моя книга, которую я собиралась написать. Знала, потому что я уже её писала. Или пыталась писать. Или не писать. Потому что не писать её, книгу, было лучше, чем писать, а ещё лучше было вообще ничего не писать, а только читать то, что написали другие. Это вообще было лучше всего. Но у меня никогда не получалось то, что было лучше всего. Поэтому я писала свою книгу и надеялась, что когда я её напишу, я уже больше ничего не буду писать, потому что это будет самая лучшая книга, и раз уж это будет самая лучшая книга, то лучше я уже всё равно ничего не смогу написать, и тогда я вздохну с облегчением, что всё уже написано, слава богу, всё написано, и мне уже ничего не надо писать, и стану счастлива.

— Значит, Вы писатель, — сказала Маша. — А тумбочка у Вас есть?

— Какая тумбочка?

— В которую Вы будете складывать свои произведения. У всех писателей есть тумбочка.

— Нет у меня тумбочки, — сказала я. — Я напишу только одну книгу. Ей будет одиноко в тумбочке.

И вот тут она снова улыбнулась. Как будто ей было приятно, что я была писателем, у которого не было тумбочки. Как будто ей очень это было приятно. Как будто она даже и не думала, что встретит такого писателя, которому не нужна тумбочка. И она улыбнулась. И как бы даже засмеялась про себя, как бы легко и радостно засмеялась, что никакая тумбочка мне не грозит, и стало быть, ей не нужно будет об неё спотыкаться по утрам и вечно стирать с неё пыль. И так ей от этого стало хорошо, что она вдруг схватила кошку, которая никак, конечно, этого не ожидала, и почти поднеся её к лицу, вдруг нежно ей сказала:

— Эх, ты, ворона…

И она очень нежно это сказала. Так нежно, что кошка это сразу поняла и затихла, и тогда они стали смотреть друг на друга, Маша и кошка. И они очень долго смотрели друг на друга, а потом кошке это надоело, она зашевелилась и вырвалась из Машиных рук и тут же умчалась. И я подумала, что, возможно, это была очень умная кошка, очень умная, развившаяся на икре и цветах.

И тогда мы ещё немножко помолчали, и я ещё немножко попила чаю и уж подумала, а не попить ли мне чаю ещё, и тут раздался звонок в дверь.

— Это Лена, — сказала Маша и пошла открывать дверь.

И это была действительно Лена, та самая, которая всё знала про Машу.

— Здравствуйте, — сказала та самая Лена. — Как хорошо, что Вы ещё здесь, и теперь мы можем с Вами познакомиться.

— Это очень хорошо, — сказала я.

— Есть хочешь? — спросила Маша.

— Как зверь, — сказала Лена.

И Маша стала кормить Лену, а я сидела за столом и смотрела, как Маша кормит Лену, и как Лена ест, не обращая внимания на то, как Маша её кормит. И они были как две сестры, Маша и Лена, или как два брата они были, или как просто два облака, или как два неба, просто два неба, по которым бегала трёхцветная тучка, похожая на кошку.