Рэнделл Уоллес - Любовь и честь

По пути мы наткнулись на следы бивака армейской части и решили, что войска императрицы тоже двигаются к разоренным городам и селам.

В первом же разрушенном поселении, где среди дымящихся развалин растерянно бегали осиротевшие собаки, то и дело останавливаясь и оскаливаясь на лежавшие повсюду трупы, несколько оставшихся в живых крестьян рассказали нам, что здесь произошло.

По их словам, казаков было немного — сотня, может, чуть больше. Сначала они вели себя вполне мирно, ходили по дворам, оглашая указы Пугачева о том, что земля отдается крестьянам, а налоги и цены будут снижены. Они раздавали неграмотным крестьянам отпечатанные листки с текстом манифеста. Впрочем, среди казаков грамотных тоже было негусто. Но среди селян все-таки нашелся кто-то, прочитавший текст, в котором говорилось только о богопомазанном Пугачеве и ни о чем больше. Слишком грамотному крестьянину казаки выдавили глаза, когда услышали, как он объясняет содержание манифеста своим соседям. Соседей, которых застали там же, разорвали лошадьми. Больше никого не убивали. Остальные мужчины в количестве пятидесяти четырех человек ушли с казаками, забрав из деревни всех лошадей и даже ослов. С собой они увели молодых женщин, но сколько, никто не мог сказать.

Также мы узнали, что армейская часть, бивак которой мы видели, меньше нашей и прошла через деревню часов в десять утра, не останавливаясь и не задавая вопросов.

С нами был немец, бывший артиллерийский капитан, он кое-что смыслил в медицине, и Горлов велел ему дать какой-нибудь мази для оставшегося без глаз крестьянина.

Я вошел в избу вместе с капитаном. Пожилые женщины, пытавшиеся облегчить страдания несчастного, положили ему на глазницы какую-то грязь и траву. Они поначалу охотно приняли нашу помощь, но, услышав, что мы говорим по-немецки, сразу начали креститься и голосить, так что нам пришлось уйти.

Колонна рысью вышла из города, но, оказавшись на лесной дороге, кони как-то сами перешли на шаг. Во всяком случае, такой команды никто не подавал. Было сыро и холодно. Позади нас осталась смерть, она же ожидала нас впереди. Я прекрасно понимал, как уязвимы мы сейчас для засады, когда у каждого солдата перед глазами стояли изувеченные тела людей. На всякий случай я приказал выслать вперед дозор и отправил четверых в арьергард, после чего я прикрикнул на солдат, чтобы повнимательнее следили за флангами. Но особой надежды на четкое выполнение приказа у меня не было — уж очень все были мрачны и подавлены.

— Полковник, сэр, — обратился ко мне Макфи, поравнявшись со мной. — Вы не могли бы помочь мне с вещмешком? Нет, сэр, не с тем, что за плечами. Вон с тем, на крупе лошади.

Еще когда мы выступали из Санкт-Петербурга, я подивился тому, что Макфи, офицер, опытный вояка, взял с собой столько вещей. Но тогда он только загадочно улыбнулся в ответ. Теперь, помогая ему распаковывать узел, я увидел, в чем было дело. Действительно, что еще мог взять с собой шотландец? Это была волынка, настоящая шотландская волынка! Макфи подмигнул мне, несколько минут повозился с ней и заиграл.

В нашем отряде было восемнадцать шотландцев, не считая Макфи и, разумеется, меня самого. При первых же звуках волынки все шотландцы сразу же расправили плечи и встряхнулись, заставляя гарцевать своих лошадей. Их немедленно поддержали наемники-ирландцы. Что касается русских наемников, то им эта музыка казалась мистической. Финны и датчане находили ее забавной, а немцы восприняли звуки музыки как сигнал выпрямиться в седлах и показать свою молодецкую выправку.

Макфи здорово играл, и я должен был согласиться с теми, кто утверждал, что волынка прекрасный музыкальный инструмент для военных. Ее резкие звуки слышно сквозь шум любой битвы. Вот и сейчас один из дозорных даже вернулся назад, чтобы узнать, что происходит, а ведь они были больше чем за полмили от нас. При виде его изумленного лица в колонне послышался смех. Настроение у солдат улучшилось.

Макфи играл около получаса, а потом попросил меня помочь ему упаковать волынку обратно в мешок.

— Хорошего понемножку, — подмигнул он мне. — Не будем их баловать.

Я подмигнул в ответ.

Настанет день, когда я буду лежать в засаде и смотреть на британскую колонну, шагающую под эти же самые звуки волынки, и память будет рвать мое сердце на части. Но это все еще впереди. А в тот момент все, чего я хотел, — это побыстрее покончить с казаками и вернуться в Санкт-Петербург, чтобы иметь возможность замолвить слово за своих соотечественников перед императрицей. И словно торопясь исполнить мое желание, на дороге у ручья показались несколько беженцев, рассказавших нам о том, что прошлой ночью казаки напали на их город и разграбили его. Этот город назывался Казань.

— Казань за следующим холмом! Во всяком случае, раньше была там! — Горлов говорил громко, чтобы все слышали и понимали, что для нас, даже если город уничтожен, это ничего не меняет. — Нас всего три сотни, а казаков тысячи. Но они банда разбойников, а мы солдаты. Они всю ночь пили водку и дебоширили, а мы хорошо выспались и отдохнули.

Солдаты молча слушали его. Все они были отчаянными храбрецами и прибыли сюда по доброй воле, но все же Горлов счел нужным ободрить их перед тем, как они въедут в город.

— Мы можем атаковать их, а можем отступить и подождать подкрепления из Москвы.

— И сколько еще городов они сожгут, пока мы будем ждать? — спросил я.

Дым от горящего города стелился между деревьев, и ветер иногда доносил до нас пьяные вопли и женские крики, но самого города не было видно из-за сплошной серой пелены. Эти крики сразу подсказали нам ответ — атаковать.

— Как только мы ринемся в атаку, назад пути не будет, — предупредил Горлов. — Казаки не дадут нам отступить. Либо они нас порубят, либо мы их. Другого пути не будет, поэтому помните: они не привыкли к долгим боям. Мы солдаты императрицы, и этим крестьянам покажется, что нас в десять раз больше. Пугачев силен только числом своих людей. Их хватает на то, чтобы сжигать города и резать дворян, но против хорошо обученных солдат им не устоять.

Мы двинулись шагом в серую пелену. Прошлогодняя трава заглушала топот копыт, когда мы выехали из-под защиты деревьев. Горлов взглядом показал мне, чтобы я держался рядом с ним. Пока мы, по-прежнему сдерживая лошадей, шагом продвигались сквозь дым, пытаясь хоть что-то разглядеть впереди, крики стали громче, но изменились: мы больше не слышали дикого хохота, женского визга и пьяных воплей.

— Они знают, что мы здесь, — уверенно сказал Горлов и громко скомандовал перестроиться в боевой порядок. А между тем неясные вопли постепенно перешли в песню. Это была боевая песня, лихая, бесшабашная.