Анн-Мари Нуво - Анжелика в России

— Здесь действительно опасно, — сказала она. — Мне, пожалуй, лучше подождать возле палатки вашего начальника и под надежной охраной.

— Какая уж теперь охрана, — отозвался Мигулин. — Завтра на стены полезем. Все заняты будут.

Штурм несколько раз откладывали: то пушек не было, то калмыки подходили, то из Азова турки вылазки делали. Но на тот день решено было твердо — атаковать. Ночь до рассвета ползали казаки в камышах, подбирались к самым стенам, но турки тоже не дремали, жгли под башенными стенами костры, наблюдали, то там, то здесь вспыхивали перестрелки.

Утром опять ударили осадные орудия, подвезенные казаками на быках, турки отвечали, но слабо. Весь огонь казаки сосредоточили на правобережной башне. Не всю заволокло дымом. Человек сто охотников ушли и засели в камышах на донском берегу, сторожили, чтоб из башни в башню помощь по воде не подали.

Атаман и старшина всю ночь решали откуда и куда подходить штурмовым отрядам. Утром Самаренин стоял на холме в окружении старшин и есаулов под бунчуками и дареным царским знаменем. В руке он держал белый платок, чтоб подать сигнал для общей атаки.

Еще до рассвета Мигулин привел Анжелику на старое место и заставил улечься в телегу с сеном. Он хотел опять связать ее, но она воспротивилась:

— Пожалуйста, не надо. Я и так буду смирно лежать.

Потом, в телеге, она обнаружила, что не может наблюдать за окружающим ее — высокие бортики и расположение на холме закрывали обзор, к ней опять могли подкрасться и напасть. После первого нападения жена Мигулина бесследно исчезла. А Анжелика так и не сказала Мигулину, что случилось с ней, пока она лежала в обозе.

— А нельзя ли мне связанной посидеть, прислонясь к колесу телеги? Это тоже будет достаточно живописно, — попросила она. — Тем более, если вы собираетесь штурмовать крепость, до меня никому не будет дела.

Сказав это, она, не дожидаясь согласия, спрыгнула с телеги и расположилась около, привалившись к колесу и спрятав руки за спиной, как будто связанная.

Теперь, когда началась стрельба, и казачьи атаманы собрались на холме, вид, действительно, был живописный. Суровые воины устремили свои взоры вперед, в сторону врага; величественными взмахами руки походный атаман посылал в огонь те или другие отряды, казаки беспрекословно бросались по первому знаку в самое пекло, и прекрасная пленница смотрела снизу вверх от тележного колеса на все это воинское великолепие, содрогаясь от ужасного грохота орудийной пальбы и близкой смерти. Время от времени Анжелика беспокойно оглядывалась, от мигулинской жены она ждала всего, чего угодно, та могла попытаться перерезать Анжелике горло на глазах всего донского войска. Но Татьяны пока нигде не было видно. На холм, постоянно отвлекая внимание, взлетали конные гонцы и докладывали, что правобережная башня окружена, конный отряд следит за Азовом, чтобы не выслали подмогу, первые охотники-добровольцы лежат в камышах у самых стен и по знаку готовы броситься вперед.

— Лестницы готовы?

— Со вчерашнего…

— Ну, атаманы… С богом! — взмахнул платком Самаренин.

С потрясшим воздух криком казаки несколькими отрядами бросились на штурм. Новые и новые толпы пробегали мимо холма и скрывались в дыму, затянувшем море камыша.

Обе турецкие башни окутались клубами дыма. Турки стреляли из ружей и из пушек через бойницы. Ни одного из защитников ближней башни Анжелика еще не видела, не говоря уже о дальней башне. Все они били по казакам, не высовываясь.

Особенно доставалось тем, кто пытался подобраться к башне со стороны Дона, они попадали под перекрестный огонь с обоих укреплений. С холма было видно, как турецкие ядра пронизывали поля камыша, укладывая целые полосы, и как разрывные гранаты лопались, и из клубов дыма в небо взлетали изорванные и искореженные стебли и хлопья пуха. Иногда после удара или разрыва падал кто-то из казаков, и стоявшие на холме как по команде морщились.

— Легли… — сказал кто-то.

Под стенами не видно было больше движения, казаки попадали на землю и лежали, укрывшись в зарослях. Ядра и гранаты с обеих башен все так же кромсали и разрывали камыш. Они все-таки доставали укрывшихся. После одного из разрывов вместе с изорванными стеблями взметнулось чье-то тело и взлетела шапка.

— Надо поднимать…

— Ну? Поднимать?

— Не так пошли, — глухо сказала Самаренин. — Пошлите сказать, чтоб отходили.

Глухой ропот послужил ответом, но несколько всадников все же погнали лошадей в дым. Первое шевеление прошло по зарослям. Казаки побежали обратно поодиночке, парами, мелкими группами. И вот вся масса хлынула назад.

— Что ж делать будем? Ты решай…

Отряды еще откатывались, а атаман уже набрасывал перед кучкой ближних своих план новой атаки:

— Манычская сотня попала меж двух огней, потому и легла. Идти надо так, — и он прочертил прутиком по земле. — Чтоб одна башня заслоняла от другой. С одной стороны, одной колонной…

В одной из толп Анжелика заметила Мигулина, мокрого, грязного и злого, как и все остальные. Он не подошел на этот раз. Издали видно было, как он присел вместе со всеми в кружок, что-то обсуждал, качал головой и оглядывался на башни. Протащили несколько раненых и убитых. Мигулин, как и все, молча проводил их взглядом.

«Если его убьют…» — мелькнула мысль у Анжелики. Ей почудилось, что от жизни этого человека зависит успех ее предприятия. Понимая опасность подобного заблуждения, она тряхнула головой. Сколько их было вокруг нее, молодых и красивых, отважных и честолюбивых, влюбленных и благородных. Ради нее они были готовы на все, и большая часть их исчезла из ее жизни. По разным причинам. По большей части — погибли. Она щедро платила им. Она платила любовью. Иногда просто расплачивалась своим телом. Деньги не в счет. Лишь любовь и жизнь — достойная плата на этом свете.

— Постройте сотни!

Сверху было хорошо видно, как сидевшие казаки сбились в плотные прямоугольники. Самаренину подвели рослого гнедого коня. Он вскочил в седло, подбирая поводья и усмиряя заволновавшегося гнедого. Полсотни верных и ближних казаков столпились за его спиной. Их кони горячились и приседали от визга редких, долетавших ядер. Белый бунчук — конский хвост на древке — был поднят над головой атамана.

— С богом!..

Гнедой конь осторожно, шагом спустился с холма. Белый бунчук поплыл вдоль неровного строя. Казаки стояли по сотням, по городкам, снизу до верху, как лежали те городки вдоль по реке с крымской или с ногайской стороны. Первыми встретили атамана казаки самого нижнего городка, судимые и за разные провинности под самый Азов выселенные. Носил городок имя не броское, но мало приличное. В грамотах и на ландкартах скромно именовали его «Самый нижний» или же «Стыдное имя». Казаки меж собой называли его «Ср…ый». Стояли в строю ребята лихие, оторвилы и великие грешники. Должен был атаман их приветствовать, но смутился. Это не Черкасск, не Раздоры. Там можно выехать и крикнуть: «Здорово, черкасские казаки!», то же и с раздорскими. А тут что кричать? Но не зря Самаренина в походные выбрали. Приободрился атаман и назвал судимых и штрафованных просто «низовыми».