Анна Смолякова - Зеркало для двоих

Женщины расхохотались, и веселее всех Оленька.

— Так о чем, бишь, я говорила? — вдруг спохватилась она. — А, о Юльке. Несчастная, говорю, девка. И красивая, и умная, а в личной жизни не везет. Я вообще отказываюсь понимать Юрия Геннадьевича: добровольно поменять такую девушку на какую-то Симону зачуханную? Больной он, что ли?

— Ты же прекрасно понимаешь, что красота в этом случае совершенно ни при чем. Зачем зря болтать? — недовольно проговорила Тамара Васильевна.

— Понимаю. Но Юльку все равно жалко.

— И мне жалко. А что поделаешь?

— Ничего, — грустно согласилась Оленька, переживающая за своих знакомых не меньше, чем за героев мексиканских сериалов.

— Тогда позови тетю Шуру, пусть она уберет варенье с пола, а сама садись работать. Полдня прошло, а дело стоит.

Оленька отправилась на поиски уборщицы, а Тамара Васильевна подошла к окну и произнесла, скорее для себя, чем для Галины:

— А Юлечку и в самом деле жалко. Хорошая девочка…

— Юрий Геннадьевич, — Юлька аккуратно прикрыла за собой дверь кабинета, — я позволила себе некоторую вольность и пришла без вашего вызова…

Коротецкий поднял глаза от бумаг. Его взгляд не был ни удивленным, ни виноватым, ни раздосадованным. Он был просто изумрудно-зеленым. И хотя Юлька прекрасно знала, что Юрий не носит линз, ей вдруг снова показалось, что обычные человеческие радужные оболочки не могут быть такими яркими, и, значит, где-то там, за этими цветными пленками, есть другие Юркины глаза, страдающие и любящие…

— Проходи, садись, — он указал рукой на кресло для посетителей, стоящее возле стены.

— Извините, я попросила бы обращаться ко мне на «вы». Вы — начальник, я — подчиненная, никакие иные отношения нас не связывают, не так ли?

Солнце несмело выглянуло в просвет между тучами, залив кабинет мягким, неожиданно-весенним светом. Юрий встал из-за стола и повернулся к окну. Руки его, сцепленные на затылке, вдруг напомнили Юльке о тех пальцах-гусеницах, которые шевелились так медленно, напряженно и страшно. Гусеницы, озаренные солнцем. Гусеницы, растущие из белоснежных, с золотыми запонками манжет рубашки… Б-р-р-р, сюрреализм какой-то…

— Юля, — вдруг произнес Коротецкий, не поворачивая головы, — разве мы не можем оставаться с тобой добрыми друзьями? Зачем создавать конфликтную ситуацию? Нам ведь вместе работать.

— Неужели? — Юлька изобразила удивление. — А я подумала, что меня скоро уволят. Вы ведь выразили сегодня сомнение в моей компетентности?.. Понимаете, Юрий Геннадьевич, никто никогда не обвинял меня в профессиональной безграмотности. И если у вас есть основания считать, что я никудышный специалист, сначала докажите мне это. А пока я буду выполнять свои обязанности. Вот ваша сводка, — Юлька подчеркнуто вежливо положила папку на стол.

— Да-да, — рассеянно пробормотал Юрий, — спасибо… Но ты все-таки присядь. Дело в том, что у меня есть к тебе разговор…

Он отошел от окна, опустился в соседнее кресло и задумчиво потер рукой переносицу.

«А вот это уже становится интересным! — Юлькино сердце заколотилось от тревожного и радостного предчувствия. — Говорить нам в общем-то не о чем: все точки над «i» уже расставлены… Неужели Коротецкий наконец сообразил, какую чудовищную глупость он сделал?.. И это его постоянное «ты»… Значит, он не может привыкнуть к мысли, что я теперь чужая… Спокойно, спокойно, главное, не выдать волнения…»

— Видишь ли, Юленька, — Юрий страдальчески поморщился, — я вот о чем хотел с тобой поговорить… Не надо, чтобы нас видели вместе, пусть даже по работе. Вот ты сидишь сейчас в моем кабинете, а половина коллектива гадает, целуемся мы или трахаемся прямо на столе…

Вот и все… Резиновый поросенок никогда не вернется на свою гардину. И не будет второй подушки на диване и жужжания электробритвы в ванной. Ничего не будет. И Нового года не будет. И весны. Ничего просто не может быть, если есть эти пальцы-гусеницы и настоящие испуганные, загнанные глаза вместо изумрудно-зеленых линз…

— Юля, Юля, Юля! Да ответь же что-нибудь! Не заставляй меня чувствовать себя подлецом. Ведь я был честен с тобой… А ее я люблю, на самом деле, люблю!

О чем это он?.. Ах да, о Симоне. Об этой странной девочке, придумавшей себе низкий голос и имидж роковой женщины. О девочке, которая боится, что узнают ее настоящую — робкую тихую рыбоньку, стыдящуюся плохой кожи и белесых ресниц… Симона, купившая счастье… А что, хорошо звучит! Примерно как «Иван, не помнящий родства»…

— Ее любишь? А может быть, трехкомнатную квартиру? А может быть, кресло первого дядюшкиного зама?

Больше всего Юлька боялась, что он сейчас согласится с ее обвинениями. Заговорит о важности карьеры и о том, что любит ее до сих пор. Прикроет своей ладонью ее дрожащую кисть и посмотрит в глаза так, что сердце остановится. Как она боялась этого. Как она хотела этого… И, наверное, правильнее всего было бы Юрке вскочить, закричать, стукнуть кулаком по столу и выгнать ее вон из кабинета…

— Да, конечно, именно так все выглядит со стороны… — Коротецкий вздохнул устало и обреченно. — Знаешь, я и сам уже не уверен, что есть, а чего нет на самом деле. Есть любовь? Нет любви? Есть расчет? Нет расчета?.. Я оборачиваюсь, натыкаюсь на случайный Танин взгляд, и мне начинает казаться, что смотрит она неуверенно, будто самой себе доказать пытается, что я ее люблю. И я вдруг задаюсь вопросом: если сомневается она, такая умная и сильная, может быть, и правда есть повод для опасений? Может быть, я придумал себе любовь в оправдание и сам поверил в свою сказку?.. Хотя, если поверил, то какая уже разница?

Юлька встала, машинально одернула юбку и направилась к двери.

— Извини меня, — глухо и тяжело выговорил Юрий.

Она остановилась, не поворачиваясь. И не потому, что это было более эффектно и весомо. Впервые Юлька поняла, что этот киношный штамп вполне жизненно оправдан. Ну, не могла она повернуться. Не могла — и все.

— Извини, я не должен был на тебя это все вываливать. Я как-то не сообразил сразу, что тебе больно слышать такие вещи.

Юлька знала, чувствовала спиной, затылком, плечами, что Коротецкий сидит в той же позе и лицо у него по-прежнему печальное. Только это уже не лицо, а маска, и глаза снова спрятались под изумрудно-зелеными линзами.

— Мне не больно, мне все равно, — сухо сказала она и вышла из кабинета.

— Ну что там, а? — Зюзенко выскочила навстречу входящей в отдел Юльке.

— Ничего. Отдала сводку. Юрий Геннадьевич обещал просмотреть и сделать свои замечания.

— И больше ничего? — в Оленькином голосе явственно слышалось разочарование.

— Конечно, ничего, — подала голос из своего угла Галка. — Разве не понятно: отдала сводку и вернулась. Беседа об экономических проблемах — это очень печальное занятие. Именно поэтому наша Максакова пришла такая замороженная и отрешенная. А на лбу у нее крупными буквами написано: «У меня трагедия!»