Тони Парсонс - Семья

Кэт тоже встала в очередь на Брюэр-стрит и написала восторженный отзыв для своего иллюстрированного журнала. Когда она пришла сюда снова (на этот раз без всякого профессионального интереса), Бригитт предложила ей работу менеджера.

Так как иллюстрированные журналы, как правило, не спешили платить внештатным журналистам обещанные деньги, то Кэт приняла предложение. Вскоре тот именно журнал, в котором работала Кэт, пошел ко дну, в то время как ресторан «Мамма-сан» укреплял свои позиции и даже переехал в Сохо. У Кэт складывалось впечатление, что клиентами его остались все те же молодые люди в драных джинсах, которые раньше выстраивались на Брюэр-стрит, только теперь они стали на десять лет старше и солиднее. За плечами имели десятилетнюю карьеру, а в руках гораздо больше денег. Казалось, что Бригитт радовалась своему ресторану не меньше, чем они.

— Один великий человек однажды сказал: организуй свою жизнь так, чтобы не было разницы между работой и отдыхом.

— Шекспир? — спросила Кэт.

— Уоррен Битти.

Между женщинами возникла симпатия с первого взгляда. Кэт никогда раньше не встречала людей, которые цитировали Уоррена Битти, хотя ее мать и сообщила, что однажды в лондонском Палладиуме Битти схватил ее за задницу за кулисами. Бригитт была гораздо веселее всех, кого Кэт в своей жизни знала. После домашней каторги в детстве она, наконец, увидела жизнь, какую бы сама хотела вести.

Когда весь город еще спал, обе женщины вместе обходили городские рынки, где покупали для своего ресторана мясо (в Смитфилде), рыбу (в Биллингсгейте), овощи (в Нью-Спиталфилдзе). Краснолицые мужчины в заляпанных кровью белых халатах кричали друг на друга в предрассветном тумане. Кэт научилась нанимать на работу хороший персонал и рассчитывать плохой, когда тот оказывался падким на алкоголь, наркотики или юных официанток.

Кэт натренировалась разговаривать с поставщиками вина, с налоговыми и санитарными инспекторами и никого из них не бояться. Несмотря на небольшую разницу в возрасте, Бригитт стала для нее чем-то вроде матери.

Бригитт была одной из тех европейских женщин, которые еще в молодости открыли для себя привлекательный стиль жизни и придерживались его. Она никогда не выходила замуж, работала больше, чем все знакомые Кэт мужчины, но в то же время и столь же хорошо отдыхала: дважды в год Бригитт отправлялась в путешествие либо к подножию Гималаев, либо на Мальдивы, либо в автомобильный тур через всю Австралию. Иногда она брала с собой Дигби, иногда оставляла его дома, как будто он был не человеком, а любимым багажом.

Бригитт обожала свою жизнь, и долгие годы именно она была для Кэт примером и путеводной звездой, указывающей путь к ничем не обремененной жизни.

И вот теперь Бригитт сидела за столом и отбирала фотографии себя и Дигби на каком-то ослепительно-белом песке. Что это: Мальдивы? Сейшеллы? Бросив последний взгляд на фото, она скармливала его машине.

— Что он натворил? — спросила Кэт.

— Он захотел обновить свою личную жизнь, получить новые впечатления.

— Какие, например?

— Например, в виде пары двадцатичетырехлетних сисек.

Кэт на некоторое время потеряла дар речи. Больше от гнева и обиды. Мужчины никогда не смели так обращаться с Бригитт. Если кто-то и разрывал отношения, то именно Бригитт.

— Одна хорошо сложенная потаскушка из его офиса, — продолжала Бригитт, спокойно отправляя в машину очередную фотографию себя и Дигби верхом на верблюдах, с сияющими на заднем плане пирамидами. Кэт следила за ее действиями с восхищением. Даже в такой ситуации Бригитт не теряла самообладания. С нижнего этажа доносился шум и крики — разгар субботнего вечера в «Мамма-сан».

— Я хотела тебе сказать, что там у двери стоят два футболиста. Но предварительного заказа они не делали.

— Одни?

— С двумя женщинами. Похожи на танцовщиц в баре. Но, впрочем, вполне могут быть и их женами. Что им сказать, как ты думаешь?

— Скажи, чтобы в следующий раз они заранее звонили.

— На них можно сделать хорошую рекламу. На улице их ждет парочка фотографов.

— Мы сделаем еще лучшую рекламу, если выпроводим их отсюда.

— Хорошо.

Кэт повернулась, собираясь уйти. Голос Бригитт ее остановил.

— Ты знаешь, сколько мне в этом году исполняется лет? — спросила она.

— Нет.

— Сорок. Мне исполняется сорок лет. Разве я могу конкурировать с парой двадцатилетних сисек?

— Двадцатичетырехлетних, — напомнила Кэт. — И тебе совершенно не нужно ни с кем конкурировать. Ты сильная, свободная женщина, которая повидала жизнь. Тебе не нужно опираться на какого-то мужчину, чтобы доказать, что ты существуешь. Это она должна конкурировать с тобой!

Бригитт рассмеялась:

— О, моя дорогая Кэт!

— Это не она — его цель, — продолжала Кэт, все больше воодушевляясь от своих собственных слов. — Это ты — его цель.

Бригитт задумчиво смотрела на свою с Дигби фотографию, на которой они были запечатлены на каком-то шумном празднике (канун Рождества?), а потом и ее отправила вслед за другими в пасть бумагорезки.

— Несчастье в том, Кэт, что, когда женщина стареет, круг ее потенциальных партнеров сужается. А у мужчин он только расширяется. — Бригитт скормила машине фотографию себя и Дигби на мосту в Париже. — И что же в таком случае остается делать таким женщинам, как мы?

Кэт вышла из кабинета начальницы и, вслушиваясь в шум ресторана на нижнем этаже, как-то отстраненно подумала: «Таким женщинам, как мы?»

Наконец-то рабочая неделя подошла к концу и наступил тот момент, который Рори любил больше всего.

Улицы города постепенно пустели, по всему Лондону гасли огни, и тогда Кэт садилась в машину, расслабляла все свое длинное тело и — стоило ей откинуть голову на пассажирском сиденье — закрывала глаза.

— Малыш, — говорила она, — я совершенно без сил.

— Скоро будем дома, — отвечал он.

По субботам он всегда заезжал за ней в ресторан. Впрочем, к тому моменту, когда «Мамма-сан» закрывался и последние подвыпившие посетители были усажены в такси, а кухонный персонал и официантки накормлены и развезены по домам в специальных микроавтобусах, — к тому времени, когда Кэт запирала в ресторане все двери, уже наступало утро следующего, воскресного дня.

Эти субботние ночи и воскресные утра были самым любимым временем в жизни Рори. Вместе они приезжали к нему домой, немного пили, потом вместе принимали душ, занимались спокойным, ленивым сексом и, наконец, засыпали друг у друга в объятиях.

Воскресенья — это поздний завтрак на Фулхэмроуд в маленьком кафе, которое они считали своим маленьким секретом, где могли с удовольствием понаблюдать за окружающим миром и даже притвориться, что находятся в Челси шестидесятых годов, когда здесь бурлила полнокровная жизнь. В эти роскошные часы безделья они позволяли себе мечтать, и их мечты совпадали. Кэт наслаждалась свободой, о которой грезила с детства, а Рори — спокойной жизнью, которой искал с тех пор, как развелся.