Ольга Тартынская - Верь мне и жди

В электричке я ехала около часа. По проходу без конца тянулись попрошайки и торговцы мелочами, нудили заученные речи, но никто им ничего не подавал и ничего у них не покупал. Непонятно, зачем они ходят. От них веет обреченностью и беспросветной тоской. Я не вынесла и подала пятьдесят рублей какому-то инвалиду в камуфляже. Я не умею отгораживаться от просящих помощи, я все равно им верю. Сколько пишут и говорят по телевизору, что это бизнес, мафия, что нищие живут лучше, чем наши учителя и врачи. Все равно не могу видеть протянутые руки.

На станции Полевой я постояла на платформе, размышляя, где может быть автобусная остановка, и в результате пошла за сошедшими со мной нагруженными женщинами. Они действительно привели меня к автобусной остановке. Расспросив их, я выяснила, что мне нужно ехать двадцать минут и еще идти два километра по проселочной дороге пешком. Я с сомнением посмотрела на свои кожаные сапоги на высоких каблуках, но испытанию даже обрадовалась. Будто это хоть как-то искупало мою вину…

Автобус был битком набит, и я едва втиснулась на нижнюю ступеньку. Дверь зажала мой пакет, я еле вытянула его, чудом не порвав. На уровне моего носа оказалась чья-то грязная побитая рука. Автобус тряхнуло, и я смогла наконец подняться в салон. Стоять пришлось на одной ноге. Рядом на сиденье качался пьяный мужичонка, от которого разило как из пивной бочки. Мужичонка бесцеремонно оглядел меня с ног до головы, потом гаркнула на весь автобус:

— Мадам!

Я вздрогнула и раздраженно посмотрела на него. Мужичок обращался ко мне.

— Мадам! — повторил он. — Вам нужен нормальный мужчина?

— Что-о-о? — изумилась я.

Мужичок поспешно оправдался:

— Я только спросил!

Рядом захохотали. «Нормальный мужчина» обиженно сопел. Я думала, этот путь никогда не кончится. Однако скоро автобус затормозил и, пыхтя, остановился. Я спустилась по ступенькам и попала в месиво из грязи и снега. Вокруг какие-то поля и разбегающиеся в разные стороны дороги. Хорошо еще, они были снабжены указателями, среди которых значилась и Дубровка. Я потопала вперед по грязной дороге.

Возможно, летом, в сухую погоду, мое путешествие по ней заняло бы не более двадцати минут, теперь же я волочилась все сорок, а то и час. Когда показался золотой купол Николая Чудотворца, я была измотана, вся заляпана грязью и страшно хотела пить. С самыми радужными надеждами я доковыляла до церкви и увидела у дома священника несколько легковых машин. Должно быть, батюшка с матушкой принимали гостей. Я вздохнула: не вовремя явилась.

Подойдя к крыльцу, постояла, не решаясь войти. И тут дверь отворилась и на пороге показалась Настя.

— Ну надо же! А я все спрашиваю отца Александра, почему Красковы не приезжают. И тут ты!

Она так естественно перешла на ты, что я не могла не ответить тем же. Настя спустилась с крыльца и поцеловала меня.

— Проходи скорей! А где твоя машина?

Однако зорким взглядом уже окинула меня, поняла.

— Так ты пешком? С ума сойти! На этих каблуках?

— Да я только от остановки шла… — бормотала я благодарно, поднимаясь на крыльцо.

Мы вошли в дом, Настя скинула с плеч куртку, и я увидела вполне определенно выступающий животик. Воскликнула:

— Настя, ты ждешь второго?

— Да, — улыбнулась она. — И не собираюсь останавливаться на этом.

— Счастливая…

Настя внимательно посмотрела на меня, но ничего не сказала, провела в горницу. Там за столом сидели взрослые люди, ели, пили и шумно разговаривали. Петр Александрович пристроился на коленях у бородатого дядьки.

— У нас гости, реставраторы из Москвы. Они помогали нам восстанавливать храм, — объяснила мне матушка. — Присоединяйся, я сейчас принесу прибор.

— Подожди, Настя, — остановила я ее. — А где отец Александр?

— Он в храме, на службе.

— Я пойду к нему, хорошо?

Настя с тревогой взглянула на меня:

— С Колей все в порядке?

— Да, он на гастролях.

— Ну иди, потом с батюшкой возвращайтесь, будем обедать.

Я прошла по выложенной плитками дорожке к белой церкви, вошла с широкого крыльца в открытые двери и тотчас погрузилась в особую атмосферу храма. Прихожан было мало — несколько пожилых женщин, дурно одетых, с усталыми, безрадостными лицами. А меня наполняло какое-то чувство, немного напоминающее то, что я пережила в концертном зале, слушая Марину, но более глубокое, всепоглощающее. Я с легкостью отдалась ему и забыла о времени. Вспомнила венчание, твое одухотворенное лицо под венцом. Это была наша церковь…

Пока ехала, я боялась предстоящего разговора с отцом Александром; теперь же исповедь казалась непременным, естественным итогом моего пребывания в церкви.

Я дождалась, когда прихожанки, подойдя под благословение, постепенно покинут храм, и только тогда обратилась к батюшке:

— Отец Александр, я хотела бы исповедаться.

Священник, конечно, узнал меня. Он кивнул и жестом пригласил пройти в левый придел.

— Я слушаю вас, — слегка наклонив ко мне голову, мягко произнес он.

Любимый, это было непросто: рассказать твоему другу о том, что я изменила тебе. Я сразу расплакалась, а отец Александр терпеливо ждал, когда я смогу говорить. Он нахмурился и помрачнел, слушая мой сбивчивый покаянный рассказ. Я не щадила себя, поверь, не оправдывала, не перекладывала вину на молодого парня. И про сон рассказала и про иные искушения. Самым страшным было долгое молчание Александра после того, как я умолкла, сморкаясь в платок. Он молчал и тогда, когда я с мольбой в глазах ожидала ответа. Конечно, я понимаю, что прощение дает не он, не он отпускает грехи. Исповедник — всего лишь посредник. Но в этот момент я ждала его решения, как бы ждала воли Всевышнего, пусть это звучит кощунственно.

Наконец, не выдержав этого страшного молчания, я спросила:

— Что мне делать? Как жить дальше? Что мне еще сделать с собой, чтобы искупить этот грех?

Батюшка покачал головой:

— Не надо придумывать страдания, ибо вкусишь их полной мерой.

— Будет расплата? — шепнула я обреченно.

— Будет.

— Я должна рассказать все Коле? Он простит?

— Он человек, такой же немощный, грешный, как все. Нет, не простит. Я знаю его.

— Расстаться с ним? Это будет расплатой? — в ужасе спросила я, ожидая утвердительного ответа.

— Нет, — тихо произнес отец Александр. — Ему не надо ничего рассказывать.

— Но как же жить?!

— Покайся и впредь не греши.

— Да-да, конечно! — снова заплакала я, но уже просветленно.

Так чувствуют себя дети, которых родители отчитали за провинность, но простили, наказав не делать так больше. Я ощутила легкость, будто непосильный груз свалился с моих плеч. Я ничего не забыла и не простила себя, но мне стало спокойно и ясно. Отец Александр дал какие-то указания старушкам служительницам, и мы отправились в дом. Мне показалось, батюшка стал больше сутулиться…