Галина Шергова - Касание

Я перепугалась: «Нет, нет, что вы! Это же чужая машина!» Он, конечно, ничего из моих русских причитаний не понял. А я замирала: сейчас владелец машины или полицейский отловит нас и тогда…

А мужичонке было плевать, он сел за руль, показал мне жестом: садись, мол, радом. Повернул торчащий в замке ключ зажигания. Машина рванула назад-вперед.

— Госпиталь, — сказал самозваный шофер.

Госпиталь, понятно. Слово интернациональное.

«Не доедем мы ни до какого госпиталя, — подумала я, — отловит нас полиция. В участке будем Катькину ногу лечить путем протокола и допроса». Тем не менее нам повезло. Через десять минут наше суперживотное лихо и беспрепятственно миновав больничные ворота, подъехало ко входу приземистого серого здания, буквой «П» охватившего поляну.

Шофер-самозванец снова поднял Катю на руки и понес в приемный покой. Там навстречу нам сразу выскочили несколько человек из медперсонала, завязалась греческая скороговорка, в результате которой, как я поняла, послали за кем-то.

Из недр госпиталя возникла женщина. Именно возникновением было ее бесшумное, плавное вдвижение в суматошную неразбериху, возникшую вокруг нас. И было это тем удивительнее, что женщина по божьему замыслу обязана была сопровождать свое вторжение громом шагов и басовитыми вибрациями голоса. Так была велика. Пышная, подрагивающая при ходьбе грудь. Крутые бедра. И при таком телесном изобилии — живот плоский, почти втянутый. Густые, сросшиеся на переносице брови и темные, казавшиеся одним сплошным зрачком, глаза делали лицо мрачным и настороженным. Особенно глаза, сплошной зрачок, пронимали до костей. Я поежилась — страшно отдавать дитя в такие руки. Хотя руки-то как раз были у великанши деликатные и красивые.

— Что случилось? — спросила по-английски женщина. Спросила детским застенчивым голоском.

Я залопотала объяснения.

— Сейчас обследуем и все… — женщина подошла к Кате, распростертой на каталке. — Сейчас, деточка, потрогаю и все… Так, так, нужно сделать рентген. И все…

Наивный голосок и это «и все», как у селлинджеровского подростка, не должны были вязаться с монументальной внешностью женщины, но, как ни странно, уже через минуту ты начинаешь верить, что угрюмость облика и детское воркование находятся в непререкаемой гармонии. Только у селлинджеровского парнишки его «and all» заключало некую протяженность, недосказанность фразы, а у этой — завершенность действий и событий, причем благополучную. Умиротворение исходило от нее.

— Вы мама. — Женщина обратилась ко мне не вопросительно, а утверждающе.

— Польщена. Я — бабушка. Меня зовут Ксения Троицкая, я журналист из Москвы.

— О, как интересно! А я — доктор, Елена Яниди, рентгенолог. Сейчас сделаем портрет ножки и все… — Она вкрадчиво дернула плечом, слегка подбросив увесистый шар груди.

Все это время наш шофер-спаситель смиренно ждал в сторонке, но тут подошел.

— Вверив пациента чудотворным рукам Елены Яниди, я могу быть спокоен. Да хранят вас обитатели Олимпа, — произнес он на чистейшем, даже щегольском английском.

Не дожидаясь моей реакции — удивления, изумления? — он повернулся и пошел, поигрывая мускулатурой.

Из бокового коридора неожиданно появилась уборщица, толкая перед собой тележку со своей уборщицкой утварью. Щетки, порошки, ведра. Увидев нашего мужичонку, она испуганно шарахнулась к стене, роняя с тележки щетки-тряпки. Но он, даже не удостоив ее взглядом, прошествовал мимо.

Ого-го! Знакомец-то, похоже, известный бандит, если вселяет такой ужас. Хорошенькое знакомство мы свели!

Катьку вместе с госпожой Яниди и прочей медицинской челядью сглотнули двери, ведущие вглубь больницы. Я осталась одна.

Елена Яниди, Елена Яниди… Где я встречала это имя? Встречала ведь!!! И вдруг меня как ошпарило: Яниди — ведь это женский род от фамилии Янидис, фамилии Мемоса. Бог ты мой, как же он стал мне далек, если эта простейшая мысль не пришла мне в голову! Однако ведь все-таки понимание — обожгло… Но скорее обожгло ощущение отчужденности, которое — мне когда-то казалось — никогда не должно было наступить.

Так, может, она — его родственница?.. Глупости, Янидисов, как у нас Ивановых. Тем более, что Янидис в переводе и означает — Иванов.

Минут двадцать их не было, потом вышла Елена.

— Все в порядке, перелома нет. Сейчас девочке наложат тугую повязку и все… Скоро будет бегать на свидания.

— Со свиданиями потерпит до Москвы, — сказала я.

— Как знать, как знать. Греция страна опасная, — Елена дернула плечом, качнула грудью.

Мне не следовало этого говорить, я не хотела этого говорить. Но сказала:

— А знаете, я в Москве встречала вашего однофамильца, Мемоса Янидиса. Не знаете такого? Он режиссер-документалист, приходил к нам в редакцию. Правда, давно это было, лет тридцать назад.

Елена ответила не сразу, она улыбнулась. И улыбка эта, сверкающая, вдвое моложе ее самой, была ответом, которого я подсознательно ждала и боялась.

— Это мой муж, — наконец произнесла она. — Он бывал в Москве между арестами. Перед полковниками. Он рассказывал, что ему помогали в какой-то редакции.

Обо мне он ничего не рассказывал, понятно. Иначе Елена как-нибудь среагировала бы на мою фамилию. Тогда она осталась безучастна, зато теперь продолжала светиться, сразу став иной, — куда девалась сумрачная непроницаемость лица!

— Вы знаете Мемоса? О, чудесно! Я сделаю ему сюрприз. Мы поедем на Эгину. Это остров, там у нас дом. Я сегодня же позвоню ему и все… Он будет так рад, мой Мемос.

Опять-таки, не нужно было спрашивать, проявлять интерес. Но я спросила, идиотка:

— Вы давно женаты? — Какое мне дело до этого!

— Почти тридцать лет. — И снова сверкнула улыбкой.

— Но вообще-то мне кажется, что мы были вместе всегда. Он от рождения мне на лбу написан.

Елена засмеялась, смех, как и голос, оказался детским.

— Как на лбу? — не поняла я.

Елена пальцем тронула переносицу. И тут я заметила, что сросшиеся брови образовывали в месте схода подобие буквы «М».

Поддернув своим особым движением грудь, она продолжала говорить, но я не слушала. Я видела только этот увесистый шар груди, которого касались руки Мемоса. Впрочем, эта мысль только пронеслась, не разбудив ревности. Было важно другое: Елена говорила о нем, как может говорить только счастливая, влюбленная женщина. Первому встречному, лишь бы говорить, произносить его имя.

— Спасибо, мы с удовольствием съездим к вам на остров, — сказала я. Господи, что я несла!

— В какой гостинице вы остановились? — Она ужасно обрадовалась моему скоропалительному согласию. — Я завтра же приеду за вами.

Отступать было некуда, но и продолжать разговор сил не хватало. Не сейчас, не сейчас.