Сьюзен Хилл - Миссис де Уинтер

Мы ели не спеша, выпили большую бутылку кларета, смотрели на огонь в камине, разглядывали эстампы и картины маслом на охотничьи темы с изображением собак; официантка была полная и медлительная женщина с родинкой под глазом; в солонке не оказалось соли, и мы попросили официантку принести. Я смотрела на свои руки, на старый белый шрам возле ногтя, на обручальное кольцо, теперь уже давно знакомое, но мыслями была далеко; я думала, что подобного полного и безоблачного счастья, столь замечательного начала попросту не может быть; стоит мне моргнуть - и мы снова окажемся в маленькой, неказистой, наводящей скуку комнате в нашей гостинице близ озера в чужой стране.

Я взглянула на Максима. Все было реально, въяве. Я поняла по его лицу мы достигли цели.

Удар пока еще не обрушился на нас.

Мы изредка перебрасывались фразами о доме, разговор был скорее праздный, чем деловой. Будут ли его продавать? Или, может быть, сдавать? Сделает ли престарелая пара попытку вернуться или его приведет в порядок их сын? Как мы узнаем об этом? Как он выглядит внутри? Требует ли он ремонта, может, он холодный и обветшалый?

Меня этот вопрос не беспокоил, я знала, что все будет в порядке, у меня не было на этот счет никаких сомнений.

Удивительно, что дом находился в стороне, ожидая нас, что мы заблудились, выбрали дорогу наугад - и наткнулись на него.

Мне не пришлось ничего рассказывать Максиму или о чем-то его спрашивать. Возможно, я просто не осмеливалась. Иногда он мог вскочить, сорваться, напугать меня, мог быть раздражительным, холодным, порой - просто резко отвернуться от меня. Я не хотела рисковать, не хотела, чтобы это произошло теперь, - дом значил слишком много для меня, то, чего я хотела, было слишком важно.

Может, я строю воздушные замки? Да, шепнул мне тайный ядовитый голос, однако я отмахнулась от него и вызывающе, дерзко засмеялась. Нас закономерно привел к Коббетс-Брейку каждый этап, каждый шаг нашего путешествия не только в течение этой недели, но и в течение наших многолетних странствий, с каким-то отчаянным, не присущим мне фанатизмом подумала я.

Лишь один раз в этот вечер, до того, как наступил самый тяжелый момент, у меня зашевелилось какое-то слабое недоброе предчувствие, какое-то предупреждение, однако я сразу же заставила себя его отмести.

Я поднялась в нашу комнату, чтобы захватить Максиму книгу, и, открыв дверь, увидела, что сноп лунного света падает на мою кровать; это внезапно вызвало воспоминание о венке из белых цветов, меня пронзил страх, и я ощутила болезненный спазм в желудке; цветы были на кровати, можно было протянуть руку и коснуться их лепестков, ощутить пальцами края карточки, я в ужасе смотрела на красиво выведенную черную, сильно наклоненную букву "Р".

- Нет! - в отчаянии шепотом произнесла я, быстро включила свет, чтобы комната приобрела свой обычный, будничный вид, схватила книгу и сломя голову бросилась вон; и хотя я знала, что уношу с собой образ венка и что он, вероятно, останется со мной навсегда и я никогда не смогу от него убежать, я все-таки оказалась сильнее, чем раньше. Каким-то образом Коббетс-Брейк придал мне огромную, почти магическую силу, венок и карточка не могли полностью лишить меня душевного равновесия, ведь это было глупостью, дурацкой шуткой. Мысли о доме подействовали на меня ободряюще и успокаивающе.

Я остановилась в дверях гостиной и увидела сцену, которая наполнила меня чувством любви и удовлетворенности. Принесли кофе. На низком столике близ камина стояли чашки, блюдца и кофейник; сидевший в большом кресле Максим, подавшись вперед, гладил Лабрадора, который тихонько повизгивал от удовольствия. В гостиной больше никого не было, она как бы принадлежала нам, была одной из комнат нашего дома. Дома, а не гостиницы.

Я держала в руках книгу, но читать мне не хотелось, я была слишком счастлива настоящим и тем миром, который соткала себе из своих фантазий, и у меня не появилось ни малейшего желания погружаться в другой мир. Поэтому я некоторое время просто сидела рядом с Максимом, пила кофе, наслаждалась теплом, идущим от камина, слушала тиканье и бой часов.

Но спустя некоторое время я стала оглядываться вокруг, пытаясь найти себе какое-нибудь занятие и сожалея, что не умею вязать крючком или вышивать. Что ж, когда мы будем там жить, я научусь этому, и у меня будет корзинка с вязаньем, я ее даже увидела - плетеная корзинка, обтянутая материей, с фарфоровой кнопкой на крышке.

В углу гостиной стоял шкаф с распахнутой дверцей. Я подошла к нему, заглянула внутрь и увидела настольные игры - коробки шашек, шахмат, детские игры - лудо, картинки-загадки, альбом старых открыток, несколько местных топографических карт и географический справочник. Однако здесь не оказалось ничего, что могло бы надолго привлечь мое внимание. Мне было бы приятно просто молча сидеть у камина, но я знала, что это раздражает Максима, он оторвал глаза от книги и выразительно посмотрел на меня, явно желая, чтобы я определилась с занятием. Поэтому я направилась к столу в центре комнаты, прихватив с собой стопку журналов. Это были иллюстрированные журналы довоенной поры.

Я стала их листать, глядя на вышедшие из моды платья, на объявления, набранные странным, непривычным шрифтом, на охотничьи сцены и женщин, восседающих в дамском седле. Мне попалась статья о соборе Святого Павла и еще о зайцах, и меня вдруг охватило сладостное ностальгическое чувство, поскольку это напомнило мне, как я читала в нашем изгнании старые экземпляры журнала "Зефилд", как выучивала многие страницы едва ли не наизусть, как описания и рисунки, самые незначительные детали деревенского пейзажа в какой-то степени смягчали мою тоску, как я вынуждена была все это прятать от Максима, боясь разбудить в нем воспоминания, которые принесут ему боль.

Поленья в камине опали, подняв сноп искр. Лабрадор пошевелился, заворчал и снова погрузился в сон, откуда-то из глубины гостиницы донесся голос, затем еще один, послышался смех и звяканье тарелок. И снова воцарилась тишина. Пообедавшие посетители либо поднялись наверх, либо ушли. Максим на мгновение оторвался от книги, улыбнулся, подбросил в камин полено. Это и есть счастье, подумала я, уже счастье. А под луной величаво плыл, а точнее - стоял на якоре ожидающий нас Коббетс-Брейк.

Я рассеянно перевернула страницу.

Испытанный мной шок не поддается описанию.

Журналу было более пятнадцати лет. Фотография занимала всю страницу.

Она стояла на верхней площадке большой лестницы, опираясь одной рукой на перила, а другую держа на талии, почти так же, как это делают манекенщицы. Поза была искусственной, однако свет падал таким образом, чтобы представить ее в наилучшем виде. На ней было вечернее атласное платье темного цвета, без рукавов, с одной бретелькой, через руку перекинута небрежно драпированная накидка. Голова чуть откинута назад, длинная белоснежная шея открыта, безупречно расчесанные, глянцевые волосы ниспадают волнами.