Елена Катасонова - Дневник женщины времен перестройки

Три гостиницы в городе, ни в одной из них я, естественно, не была, но почему-то уверена, что мест нет. Что ж, я не знаю? Да все это знают! Ничего у нас нет, никто просто так нигде поселиться не может, хотя свободных номеров полно. Но они забронированы, за них платят, и потому туда не пускают. Разве что на одни сутки... Постой, а торговцы цветами? Ими давно переполнен город, держат намертво цены и живут в гостиницах. Разгар сезона, но местных старушек с их незатейливыми букетиками в этом году как ветром сдуло. Сплошь - южане с баснословными розами и гвоздиками.

Ну, хорошо, предположим, сунет он в окошко десятку и дадут ему номер, но разве смогу я к нему прийти? Я - преподаватель вуза, как какая-то шлюха... Да еще эта история с дочкой... Нет, все-таки все мы - рабы: всего боимся и все не смеем. Как раз против этого воюет моя Алена, а я ее все ругаю...

- Доченька, ко мне должен приехать знакомый...

- Когда?

Алена стремительно поворачивается ко мне. Веером летят вбок легкие волосы, в руке расческа.

- Наверное, в субботу.

- Так я как раз уезжаю к Тане на дачу!

- Значит, не возражаешь, если он поживет в твоей комнате?

- Почему это я должна возражать? - фыркает дочка. - Он из Москвы, что ли?

Я настораживаюсь, но ей и в голову не приходит, что я способна на столь юные авантюры: мама - она мама и есть, она никакая не женщина.

- Может, он передаст протест в Москву, в прокуратуру? - озабоченно спрашивает Алена. - Мы чего-то боимся посылать почтой: вдруг перехватят?

- Так уж и перехватят! - посмеиваюсь я. - Конечно, передаст.

Нет, что ни говори, а в новом поколении есть своя прелесть! Ухватила для себя главное, остальное ее не касается, об остальном она просто не думает, а ведь каждый день кладет мне на стол письмо из Москвы.

Как я рада! Просто счастлива! Никакой гостиницы, никаких унизительных просьб, никаких посещений под колючим взглядом дежурной. Два дня, целых два мы будем вместе.

- Ты знаешь, - набрав код, шепчу вечером в трубку, - дочка моя уезжает на дачу. Звони сразу с вокзала, объясню, как доехать.

- Ух ты, как повезло, - радуется Митя. - А ты обо мне хоть соскучилась?

- Очень, - говорю я, и это святая правда.

Мне нравится прибирать свой дом, небогатое свое жилище: вытирать пыль, мыть полы, драить до сияния кафель. Алена, встав пораньше, укатила к подруге, и я весь день скребла, чистила и готовила. Суббота почти вся свободна, в три только консультация на втором курсе, часа на два, не больше. Как все же здорово он придумал: ведь мы уже месяц не виделись.

Улеглась я в два, и началась моя всегдашняя мука: редко не сплю по ночам, но когда волнуюсь, то уж не сплю обязательно. Переворачиваю на холодную сторону подушку, сбрасываю с себя одеяло, пью воду, корвалол, валерьянку, зажигаю свет, читаю, гашу свет, закрываю глаза и лежу тихо как мышь - все без толку. Снотворное принять не решилась: вдруг просплю звонок? К утру, намаявшись, провалилась в глубокий сон как в пропасть. Казалось, только закрыла глаза - зазвенел телефон.

- Люсенька, это я. Говори скорей, как добраться?

Я сказала, положила трубку и заметалась по комнате. У нас же ведь не Москва, расстояния маленькие, правда, автобусы ходят когда хотят, так что на них вся надежда...

Туалет, ванная, глаза подкрасить, поставить на плиту чайник... А духи, где ж духи-то?.. Все успела, почти все, а он уже звонит у дверей: раз, другой, третий и, наконец, веселый, бесконечный звон - нажал пальцем на кнопку, да так и держал, пока я ему не открыла.

Похудевший, молодой и счастливый стоял он передо мной с портфелем в руке. Я как-то растерялась даже: вроде другой человек. Потом поняла, в чем дело: бородка исчезла.

- Ты сбрил бороду? - осторожно провела я рукой по его подбородку.

- Ага, - засмеялся он. - А что, не нравится?

- Непривычно.

- Привыкнешь!

Он поставил портфель на пол и обнял меня - уверенно и спокойно, как принадлежавшую ему женщину. Я испугалась, что он сразу потащит меня в постель, и мягко выскользнула из его рук.

- Пошли, покажу тебе, где у нас тут что находится.

Мне не хотелось давать ему Сашины тапки - они стояли в прихожей для сына, когда он приходил, - но Митя в них не нуждался. Он вытащил из портфеля нечто восточное, золотое, и в этом восточном и золотом прошлепал в ванную. Настроение у него, по всему видать, было превосходным, он словно не замечал явного моего смущения и даже пропел какую-то затейливую музыкальную фразу, шумно отфыркиваясь под душем. Я накрывала на стол в полном смятении: не то что радости или желания, ничего я не чувствовала, кроме неловкости. Что же мне теперь делать? Куда деваться? И куда девать его? Хоть бы вернулась с дачи Алена или забежал вдруг Славка... Но я знала, что дочь моя далеко, за Волгой, а сын тетешкает своего ненаглядного малыша. И я совсем одна - глупая, легкомысленная женщина, со случайным знакомым в пустом доме.

Без бороды подбородок у Мити оказался совсем беззащитным, с ямочкой посредине - абрис слабовольного человека, - и эта его ямочка меня как-то смягчила. Но все равно, злясь на себя - за то, что нервничаю, на него взял да приехал, я въедливо сообщила ему и про ямочку, и про то, что она означает.

Мы сидели в кухне против друг друга, я выложила на тарелки коронное блюдо нашей семьи - яичницу с колбасой, синтетический запах которой при термической обработке как бы уничтожался.

- А я и есть слабовольный и нерешительный, - ничуть не обиделся Митя. - Я и женился на девчонке из нашего подъезда, мы с ней еще в детский сад вместе ходили. Потом играли в "казаки-разбойники", помнишь, была такая игра? Нынешние ее не знают...

Я кивнула. Он задумался, улыбнулся, покачал головой.

- Это, доложу я вам, была лихая разбойница. Такой на всю жизнь и осталась.

- Ну да уж, - хмыкнула я. - Вас послушать, так все женщины - ведьмы. Все ты придумываешь...

- Правда, правда... К другим не смел даже приблизиться... В институте влюбился в одну, с косой - длинная такая коса, по спине... Страдал безумно, сидел в читалке за ее спиной, жег глазами эту русую косу - сейчас бы сказали, что она меня возбуждала, восставало все мужское мое естество, но тогда я и себе в этом не смел признаться...

Я кивнула, пораженная волнением, звучавшим в его голосе: он и теперь страдал, вспоминая.

- С ума сходил, не мог спать, не мог заниматься. Боже мой, как мучаемся мы в юности! С годами приходит какой-то опыт, мы уже знаем пройдет, переживем, будет другое, новое. А тогда - все впервые, все навсегда... Ничего, что я тебе рассказываю?

- Ничего... Рассказывай...

Заметил ли он, что я расстроилась? "Переживем... Будет другое, новое..." Обидно! Глупо, конечно, а вот обидно, и все!

- Да что рассказывать? - вздохнул Митя. - Измаялся вусмерть, наконец купил билеты в кино. Весь день мусолил в кармане, а подойти не решился.