Елена Катасонова - Всего превыше

- Затем, что ты как неживая и ничего не хочешь! - рассердилась Ира.

- А это что такое? - Лиза кивком головы показала на стол. Там, в словарях и арабских книгах, лежала ее почти готовая курсовая. Нехотя встав, Лиза подошла к столу, взяла толстую пачку исписанных изящной арабской вязью листков. - Знаешь, сколько в арабском языке диалектов?

- Не знаю и знать не хочу, - проворчала Ира.

- Ну и напрасно, - не обиделась Лиза. - А знаешь, как интересно выяснять, откуда что взялось - это, это и это слово?

Голос ее зазвенел и разрумянились щеки. Перед Ирой на мгновение возникла прежняя Лиза.

- Никто, кроме Жана, мне даром не нужен, - теперь уже она убеждала Иру. - И с горя я занялась арабским. Кажется, это называется сублимацией.

- Не слыхала про такого зверя, - все так же ворчливо призналась Ира. А французский тебе зачем? - поймала подругу.

- Для общего развития, - с ходу придумала Лиза. - Почему бы не знать еще один язычок?

- Ты прямо как старая дева...

- Я, положим, уже не дева...

- Ну, тогда как синий чулок.

- А вот это верно, - охотно согласилась Лиза. - Ириш, ну правда же: зачем делать то, чего делать не хочется? А мне не хочется идти на свидание с Сережей, слушать излияния Саши...

- Но ведь ты женщина, - подумав, нерешительно напомнила Ира.

- Ну и что? - равнодушно пожала плечами Лиза. - Формально да.

- Что значит - формально?

- А то и значит, что ничего мне не хочется и не нужно.

- Странно...

- Я будто сплю, - продолжала Лиза задумчиво. - Будто это была не я или все это мне приснилось: руки Жана, его глаза, снег за окном...

Ира вздохнула, подошла к окну. Весна буйствовала на Ленгорах. Цвела в саду университетских ботаников черемуха, распускались бело-розовые цветы яблонь.

- Скоро лето, - сказала она. - Мы с Борькой женимся и едем в Ялту, в свадебное путешествие. А ты?

- А я не женюсь, - улыбнулась ей в ответ Лиза. - И еду к маме.

- А в Берегово?

- Это Сашка тебя попросил? - сразу догадалась Лиза. - Признавайся!

- Признаюсь, - засмеялась Ира. - За что ты его так ненавидишь, скажи?

- За то, что он... Нет, не надо, я сто раз тебе говорила!

- Но это несправедливо, Лиза!

- Знаю. В эмоциях, по-моему, нет справедливости. - Лиза помолчала, подумала. - И логики тоже нет, - с некоторым удивлением поняла она.

- И неужели тебе... - Ира поколебалась. - Неужели тебе в самом деле ничего не нужно? Ну, ты понимаешь, о чем я...

- Ничегошеньки, - все с тем же удивлением, вслушиваясь в себя, призналась Лиза. - В этом плане. А вообще нужно многое. Денно и нощно учу арабский, английский, французский, читаю, слушаю музыку. - Лиза ласково, как живому, кивнула проигрывателю. - И мне хорошо.

Жан все-таки оставил проигрыватель, и почти с каждой стипендии Лиза покупала пластинки. Их набралось уже много, и все - любимые. А самоваром она не пользовалась, но берегла как память о Жане. И стоял он на самом почетном месте, на верхней полке, рядом с любимыми книгами.

- Ненормальная, - поставила обидный диагноз Ира. - И Артем от тебя отстал, и Сергей ей не нужен... Смотри, упустишь время - будешь потом локти кусать. Нам ведь уже за два-дцать, пошел третий десяток...

Лиза звонко расхохоталась:

- Ну если считать десятками...

- Смейся, смейся, - ворчала Ира. - У тебя ведь даже прописки нет. Отправишься со своими тремя языками в Красноярск, посмотрим, что тогда запоешь!

Лиза задумалась. Так далеко она не заглядывала. Ира поднесла к глазам крошечные золотые часики.

- Ой, пока! Борька у проходной!

Она чмокнула Лизу в щеку и побежала к выходу, где уже полчаса вдыхал пьянящий запах черемухи ее верный Борька.

Допоздна сидела Лиза над словарем диалектов. Мирно светила зеленая лампа, выхватывая из темноты строгий письменный стол. Вместе с легким ветерком в окно влетал едва уловимый запах цветущих садов. Какие-то закономерности в сложнейших диалектах многочисленных арабских племен и народов, разбросанных по всему Ближнему Востоку, начинали уже выстраиваться.

Надо поговорить с Хани, симпатичным сирийцем - он здорово сечет в этих делах, - надо порасспрашивать красавца и гордеца Монсефа, светлокожего второкурсника из Ливана. Сопоставить одни и те же понятия у того и другого. И пусть возьмут с собой кого-нибудь из египтян, новеньких: с ними Лиза не успела еще познакомиться.

Она отложила в сторону ручку, сладко потянулась, закинув руки. На сегодня, пожалуй, хватит. Встала, взглянула на самовар, улыбнулась.

- Ну, - сказала она ему, - совсем о тебе забыли, да? Ты не сердишься? Иди-ка сюда.

Все-таки Ира ее растревожила, заставила вспомнить. Да она и не забывала.

Лиза сняла самовар с полки, сходила на кухню, налила в его пузатое чрево воды, включила самовар в сеть. Скоро он загудел, заворчал и запел, как кот на печке. Лиза вытащила из серванта хлеб, масло, сгущенку. Снова отправилась на кухню - извлекла из холодильника кусок колбасы, - вернулась, сделала бутерброды. Подумав, включила музыку - конечно, французов. Начинается вечер воспоминаний или, скорее, ночь - это уж ясно. Ах, Ирка, Ирка... Все Лизины старания теперь насмарку. Ведь удалось же ей задушить ту острую тоску первых месяцев, когда схватила она за горло и так держала, то ослабляя железную хватку - самую малость, чуть-чуть, - то снова стискивая его с такой жестокой силой, что перехватывало дыхание. Кто-то сказал Лизе или она где-то вычитала, - что целый год в таких случаях должны отстрадать люди. Потом станет легче: потеря произошла, с ней нужно смириться. Но разве у кого-нибудь было что-то подобное? Невозможно в это поверить! Не другая женщина, не мать, не друзья с их советами, а государство, какие-то чужие люди, чиновники сокрушили их счастье, не пустили Жана в Москву.

А все равно никуда он не делся. Вот же они, вот, она их чувствует его прохладные ладони, суховатая шелковистая кожа, запах осеннего пала от черных, в тугих завитках волос. И он входит в нее, и берет ее, и оба они дышат как одно существо...

Скорей бы осень! Она поедет за город, где дачники сгребают и сжигают листья, и будет идти сквозь дым маленьких костерков, как сквозь сон. Идти и чувствовать Жана. "А ты? Ты думаешь обо мне? Родной мой, любимый, ты вспоминаешь? Говорят, французы все легкомысленны..." С тихим шипением закрутилась пластинка. Лиза включила проигрыватель.

Как я люблю в вечерний час

Кольцо Больших бульваров

Обойти хотя бы раз...

Монтан пел беспечно, пел, как насвистывал. Вот кто, наверное, счастлив! И у него есть Симона... Она, конечно, значительнее, умнее - такое у нее лицо и такие роли. Зато он - легче и веселее.

Кто-то стукнул в дверь.

- Можно к тебе?

- О, Монсеф, - обрадовалась Лиза. - Я как раз хотела тебя спросить...

- А я - тебя...

Монсеф, светлокожий ливанец удивительной красоты, прибыл в Москву недавно, учил русский всего лишь год, но уже ходил на общие лекции биофака, и ему было здорово трудно.