Мор Йокаи - Золотой человек

Вскоре женщина тоже заснула. А Тимар погружался во все более глубокое забытье. И тогда перед ним, как в калейдоскопе, начали мелькать картины прошлого и будущего. Сновидения переносили его в причудливый мир фантазий и снова возвращали к спящему призраку женщины. Ему не раз представлялось, что он уже проснулся, а призрак все еще рядом.

Наконец занялась заря. Тимару казалось, что солнце ярко светит в окно, что оно лучезарно, как никогда.

«Проснись же… проснись… — шептал он в полузабытьи. — Отправляйся скорей домой, Утро не должно застать тебя здесь. Оставь меня!»

Но постепенно рассудок вступал в единоборство с ночными видениями.

«Ведь тебя тут вовсе нет! Мне это только пригрезилось!»

Сделав последнее усилие, Тимар разорвал наконец пелену оцепенения и проснулся.

Утро в самом деле уже наступило. Солнечные лучи пронизывали спущенные шторы. Под расписным абажуром продолжал мигать огонек ночника, А в выдвижном постельном ящике, склонив голову на руку, спала женщина.

— Ноэми! — воскликнул Тимар.

Спящая проснулась, вскинула голову на оклик. То была Тимея.

— Вам что-нибудь нужно? — торопливо поднимаясь, спросила она.

Ее пробудил его возглас, имени она не разобрала.

Еще не стряхнув с себя сновидения, Михай с удивлением смотрел на чудесную метаморфозу: Ноэми превратилась в Тимею.

— Ти-ме-я… — заикаясь, лепетал он, стараясь побороть сонную одурь.

— Да, это я, — отозвалась молодая женщина, кладя руку на край его постели.

— Возможно ли! — воскликнул Тимар и, как бы страшась возникшего перед ним лица, натянул одеяло до самого подбородка.

— Я тревожилась за вас. Вот и решила побыть здесь ночь, чтобы с вами ничего не случилось.

В ее взгляде чувствовалась непритворная доверчивость, голос звучал искренней нежностью. Женщине по природе свойственна преданность.

Михай пришел в себя. Сперва он испугался. Потом началось самобичевание. Бедная женщина, вдова при живом муже, провела ночь возле его постели! Ни разу не испытала она с ним радости, а теперь, когда он страдает, пришла разделить его страдания! А он обречен вечно лгать ей. Нет, он не имеет ни малейшего права принимать ее заботы. Его долг — отстранить ее от себя. И Михай произнес с нарочитым спокойствием:

— Прошу вас, Тимея, не делайте больше этого. Не входите в мою спальню, не приближайтесь к моей постели. Я перенес заразную болезнь, схватил в дороге бубонную чуму. Я боюсь за вашу жизнь, когда вы ко мне подходите. Прошу вас, держитесь от меня подальше. Я хочу быть один, днем и ночью. Болезнь, по-видимому, уже прошла, но, мне кажется, близким людям все-таки не следует ко мне подходить. Поэтому еще раз умоляю вас, больше никогда не делайте этого.

Тимея глубоко вздохнула и, опустив глаза, вышла из комнаты. Она даже не сняла платья на ночь, так и спала у ног мужа одетая.

После ее ухода Тимар тоже встал и торопливо оделся. Его мятежная душа была взбудоражена. Чем дольше затягивалась эта двойственная жизнь, тем острее ощущал он, что запутался в непримиримых противоречиях. Принятые им на себя двойные обязательства становились невыносимыми. Он одновременно взял на себя ответственность за судьбу двух благородных, самоотверженных существ. И сделал их несчастными, а себя — еще несчастнее. Где искать ему спасения?..

Если бы одна из женщин оказалась бездушной пустышкой, ее можно было бы ненавидеть, презирать, откупиться от нее деньгами! Но та и другая обладали одинаково возвышенной душой, судьба их ложилась тяжким бременем на его совесть. И оправдания ему не было.

Как мог он открыть Тимее, кто такая Ноэми? И как объяснить Ноэми, кто такая Тимея? Может быть, следует разделить свои сокровища между обеими? Или одной отдать сокровища, а другой свое сердце? Но ведь это неосуществимо!

Почему ни одна из них не нарушила верности, не дала ему право оттолкнуть ее от себя? Почему обе так благородны, так душевно прекрасны?

Пребывание в Комароме еще более расстроило здоровье Михая. По целым дням не покидал он своей комнаты, ни с кем не разговаривал, неподвижно сидел с утра до вечера на одном месте, ничего не делал, ничем не интересовался. Было невозможно допытаться, что с ним творится. Если кто-нибудь решался спросить, отчего он такой грустный, Тимар неизменно отвечал, что в этом виновата недавно перенесенная им бубонная чума.

Наконец Тимея обратилась за помощью к врачам. Был созван консилиум, и по его совету Михаю предстояло отправиться на морской курорт. Благотворные морские купанья наверняка вернут ему здоровье.

Тимар ответил врачам, что ему неприятно общество людей. Тогда ему посоветовали выбрать курорт с умеренным, прохладным климатом, где сезон уже окончился, а курортники разъехались. Например, Татрафюред, Элёпатак или Балатонфюред. Там он найдет уединение и полный покой. Главное для него — закалить организм купанием в холодной воде.

Тимар вспомнил, что у него есть летняя дача в лесистой долине на берегу озера Балатон. Он приобрел ее несколько лет назад, когда брал в аренду рыбные промыслы, но бывал там всего раза два или три. Эту дачу он и выбрал, чтобы провести там позднюю осень. Доктора одобрили его выбор.

Местность, куда он задумал удалиться — гористое побережье озера Балатон, — была очень живописна. Северный берег озера напоминает Темпейскую долину. Миль на четырнадцать там тянется непрерывная цепь садов и виноградников. Вдоль всего озера, почти сливаясь друг с другом, расположены уютные селения. Там и сям разбросаны виллы и барские усадьбы. Лазурное приволье Балатона напоминает спокойную гладь морского залива. Время от времени его вспенивают небольшие штормы, но чаще всего в этих водах царствует благодатный, безмятежный покой. Мягкий климат соперничает с климатом знаменитой Итальянской Ривьеры, Народ здесь сердечный, гостеприимный; местные минеральные источники целебны. Для человека, страдающего меланхолией, нет ничего лучше осенних месяцев в Фюреде. Осенью в этом благословенном краю нет иных курортников, кроме нескольких покашливающих старичков профессоров да страдающих несварением желудка приходских священников. Ипохондрику, жаждущему уединиться от докучливых людей, обеспечен полный покой. На побережье Балатона в эту пору года — настоящая вторая весна.

Итак, эскулапы послали Тимара поправляться на озеро Балатон. Не учли они лишь одного; дело в том, что в конце того лета окрестности озера постигло стихийное бедствие: всю округу побило градом. По правде говоря, зрелище было очень удручающее. Виноградники, где в разгар сбора урожая не смолкают веселые песни и гомон, были теперь пусты и заброшены. Молодые побеги лоз оплела колючая повилика. Она заглушила благородные растения, образуя вокруг запертых давилен зловонные заросли. Побеги плодовых деревьев, снова набравшие почки, стали медно-красными или зеленовато-рыжими и медленно чахли, так и не успев разрастись. А тучные нивы с побитыми градом колосьями густо поросли бурьяном. Колючки, лопухи, репейник, ломонос разрослись на месте золотых хлебных стеблей. И никто не косит их. Все вокруг притихло, приобрело унылый вид. Колеи дорог устлал портулак вперемежку с чертополохом, — по дорогам этим не ходили и не ездили.