Мор Йокаи - Золотой человек

Собравшиеся в храме женщины и эту весть встречают гробовым молчанием.

Тимея покорно принимала все происходившее.

От помолвки до дня свадьбы должно было пройти не менее двух недель. Все это время Михай ежедневно навещал Тимею. Девушка принимала его очень приветливо, и Михай предвкушал грядущее блаженство.

Всякий раз он заставал ее в обществе Аталии. Но та под каким-нибудь предлогом быстро удалялась. Зато появлялась ее мамаша. Тетушка Зофия занимала Михая своей болтовней, пела ему дифирамбы, превозносила добродетели его невесты; уж такая она славная девушка, и Михаем своим не нахвалится, — он так оберегал ее, когда они плыли на «Святой Борбале»! Ведь Михай вынес ее из каюты тонущего судна и спас ей жизнь, благодаря ему она не попала в лапы туркам; он отважно нырял на дно, достал забытые в трюме сокровища; он развлекал ее волшебными сказками и легендами, когда судно проходило мимо опасных рифов, а потом нашел для нее приют на пустынном острове. Говорила она и о том, как Михай на судне выхаживал больную Тимею. Без его заботливого ухода она наверняка бы померла…

Оказывается, тетушка Зофия знала такие подробности, о которых никому, кроме Тимеи, не было известно, и Михая трогало, что Тимея так хорошо помнит их злоключения. Он тешил себя надеждой, что, если девушка хранит в памяти все пережитое вместе с ним, значит, она все-таки его любит.

— Ах, если бы вы знали, милейший Леветинци, как привязана к вам эта девушка! — изливалась тетушка Зофия.

Тимею не смущала ее болтовня. Ей было чуждо жеманство, и она не напускала на себя застенчивость. Она держалась с Михаем скромно, была серьезной и послушной. Позволяла брать себя за руку и подолгу глядеть ей в глаза, встречаясь или прощаясь с ним, дружелюбно пожимала ему руку и приветливо улыбалась.

Тетушка Зофия каждый раз припоминала еще что-нибудь из рассказов Тимеи и, захлебываясь, передавала Михаю.

Тимар же окончательно уверовал, что эта чудесная девушка полюбила его всем сердцем.

И вот наступил долгожданный день свадьбы.

Со всей округи, из самых отдаленных уголков страны съехались званые гости, длинная вереница карет выстроилась вдоль улицы, совсем как в злополучный день свадьбы Аталии, однако на сей раз никаких бедствий не произошло.

Жених явился за невестой в бывший дом Бразовичей, принадлежавший теперь Тимее, и повез ее в кирку. Роскошный свадебный пир был устроен в доме жениха. Тетушка Зофия взяла на себя все хлопоты по его устройству. Аталия же осталась дома в полном одиночестве, стоя у того же окна, где в тот роковой день поджидала своего жениха; притаившись за гардиной, она с жадностью наблюдала за свадебной процессией. Вот одна за другой тронулись кареты с посажеными отцом и матерью, с шаферами, с дружками, с невестой, с женихом и зваными гостями, потом кареты снова промчались мимо бывшего дома Бразовичей, возвращаясь из кирки в дом жениха. Новобрачные сидели уже в одном экипаже, и Аталия долго смотрела им вслед. И если весь приход молился в это время за благополучие и счастье новобрачных, то она, несомненно, тоже молилась, но только на свой лад.

Обряд венчания показался Тимее далеко не таким великолепным, каким изображала его в свое время тетушка Зофия. На пасторе не было ни золотой ризы, ни золотой митры; и он не поднес новобрачным серебряные венцы, дабы увенчать их и назвать мужем и женой; никто в кирке не пел в честь новобрачных. Жених был в дворянском бархатном костюме с аграфами и с отделкой из лебяжьего пуха и выглядел статным молодцем. Но почему-то он все время стоял с поникшей головой, и не было у него горделивой осанки, подобающей дворянину.

Не был совершен и полный очарования обряд, когда жениха и невесту накрывают шелковым покрывалом, впервые оставляя их наедине под этой священной сенью, и священник, взяв их за руки, трижды обводит вокруг аналоя. Не было вкушения вина из одной чаши и первого заветного поцелуя перед алтарем, да и самого алтаря не было. Только пастор в черном одеянии изрекал мудрые слова. У протестантов даже не принято жениху и невесте опускаться рядом на колени в момент принесения клятвы в супружеской верности. В общем, лишенный всякой пышности протестантский обряд венчания ничуть не взволновал Тимею, не воспламенил ее восточное воображение. Ведь она едва ли что поняла в этом обряде.

Кто знает, может, со временем она поймет все это.

Блестящий свадебный пир закончился, гости разъехались по домам, и новобрачная осталась в доме мужа.

Когда Михай очутился наконец наедине с Тимеей, он подсел к ней, ласково взял ее руку. Сердце его учащенно билось, и весь он трепетал. Бесценное сокровище, которым он так страстно мечтал обладать, наконец принадлежало ему. Но почему-то он не смел прижать любимую к груди. Он был словно заворожен.

А она, его супруга, словно не замечала его близости. Она не испытывала трепетного ожидания и оставалась холодной, безучастной.

Если б она встрепенулась и смущенно потупила взор, когда он нежно коснулся ее плеча, если б зарделись ее беломраморные щеки, то Михай, испытывавший к ней неодолимое влечение, сразу бы осмелел. Но лицо Тимеи выражало полное равнодушие.

Это было то самое существо, которое он вернул к жизни в ту роковую ночь на «Святой Борбале». Тогда перед ним на койке лежало живое изваяние, от которого веяло холодом. Она не покраснела, когда с ее плеча соскользнула ночная сорочка, не изменилась в лице, услыхав, что скоропостижно скончался ее отец.

И в эту минуту, когда охваченный страстью Михай шепнул ей «любимая моя», лицо Тимеи не дрогнуло — черты его оставались неподвижными и бесстрастными.

Она была подобна мраморной статуе. Готовая во всем покориться ему, она оставалась совершенно безучастной. Глядя мужу в глаза, она не манила его взором, но и не сопротивлялась. Делай с ней что хочешь, она все стерпит. Он может распустить ее роскошные, отливающие блеском волосы и рассыпать их по плечам; он может приблизить губы к ее белому лицу и обдать ее своим жарким дыханием, — она не загорится.

Может быть, если прижать к груди это холодное изваяние, оно согреется, оживет в его объятиях? Но при этой мысли Тимара охватывает дрожь и он замирает на месте. Ему кажется, что такой поступок равносилен преступлению, и вся его натура восстает против этого.

— Тимея! — ласково прошептал он. — Понимаешь ли ты, что теперь ты моя жена!

Взглянув ему в глаза, Тимея спокойно ответила:

— Да, понимаю.

— Любишь ли ты меня?

Она изумленно уставилась на Михая огромными, широко раскрытыми темно-синими глазами. И этот взор был загадочен, как бездонное звездное небо. Затем она закрыла глаза, и длинные пушистые ресницы бросили тень на ее щеки.