Грейс Металиус - Нет Адама в раю

Странно, подумала она, что оба раза спасение для нее пришло в виде болезни. Много лет назад, сразу после войны, благодаря эпидемии инфлюэнцы ей удалось вырваться из Ливингстона и спастись от ненавистных фабрик, а теперь новая надежда пришла в виде цирроза печени у Армана.

Она встала, пошла на кухню и поставила на печь чайник, но двигалась словно во сне.

Если Арман умрет, подумала Моника, я заберу Анжелику и уеду из Эймити навсегда. Возможно, я даже вернусь в Ливингстон, но только на сей раз мне уже не придется ютиться в трущобах. Я сама воспитаю Анжелику, без влияния ее мерзкого отца. Мы будем жить с ней вдвоем, и никто нам не помешает. Может быть, я буду шить для богатых дам. Мы будем вдвоем. Это будет, как в раю.

Если Арман умрет, она продаст дом в Эймити и эти деньги вместе с полученной за Армана страховкой обеспечат их надоло, возможно, даже до самой свадьбы Анжелики. Или еще дольше.

Моника заварила чай и спохватилась лишь тогда, когда заметила, что насыпала на две ложки заварки больше, чем обычно. Она не думала, что делает. Она возблагодарила Господа за то, что все эти годы обходилась без модных вещей, но вовремя вносила огромные, как ей всегда казалось, взносы за страхование жизни Армана.

Вскоре после разговора Моники с доктором Саутуортом Арман почувствовал, что дома что-то переменилось. Он, правда, не мог точно сказать, что именно.

В поведении самой Моники ничего не изменилось. Однако теперь выходило так, что, когда бы Арман ни возвращался домой, ужин немного запаздывал, так что у Армана всегда оставалось время для пары лишних рюмок. Порой он успевал выпить даже пять или шесть, а уж тогда остатки аппетита окончательно улетучивались. Впрочем, Моника никогда не бранила его за то, что он не прикасается к тарелке. Более того, она даже не прятала его бутылку, как прежде. Теперь, когда бы Арман ни вернулся домой, бутылка красовалась на обычном месте, а иногда рядом стояли и другие бутылки Арман даже не мог вспомнить, где их купил.

Должно быть, Пуго поставляет теперь виски другой марки, думал он.

Но Арман жестоко ошибался.

На окраине Эймити жили братья Гэмсби, которые тайком изготавливали джин и очень ядовитое виски. Мало кто знал братьев Гэмсби по именам, поэтому называли их обычно Труляле и Труляля. Как и многие другие жители Эймити, Моника зачастила теперь к братьям Гэмсби. Ей даже не приходилось обращаться к ним по-английски. Она только указывала на бутылки, которыми были уставлены стены их грязной, покрытой толью лачуги, и протягивала деньги. Заставлять Армана пить эту отраву ей не приходилось; Арман был готов пить все, что угодно, особенно когда местный контрабандист Пуго не успевал вовремя привезти из Канады очередную партию виски.

О, Моника была прекрасно осведомлена о Пуго. Так же, как и о Диане Дикинсон. Диана Дикинсон! Ну и имечко!

Когда Моника думала о Диане, ее охватывала злость к покойной бабушке Генриетте, хотя она и твердила себ вновь и вновь, что это несправедливо, и что Генриетта ни в чем не виновата.

Разве не сложилось так, как предсказывала Генриетта? Арман завел любовницу и оставил свою жену в покое. У Моники был прекрасный дом, оплаченная страховка, ребенок, и в Эймити ее уважали, несмотря на то что она упорно отказывалась учить английский. Да и как ее было не уважать трудолюбивая, опрятная и набожная женщина, которой приходилось многое терпеть, и она стойко сносила любые тяготы во имя долга.

Разве Генриетта виновата в том, что Арман завел себе трактирную шлюху?

Моника говорила себе, что чувствовала бы себя по-другому, если бы Арман выбрал в любовницы добрую, чистую и приличную женщину. Но разве захотела бы такая женщина встречаться с Арманом? Бабушка должна была предупредить ее о том, с какими именно женщинами могут якшаться такие мужчины, как Арман. Жаль, что Генриетта не рассказала об этом еще в Монреале. Пришлось Монике самой узнавать эту горькую правду.

Моника и теперь чувствовала жгучий стыд, вспоминая о том, как садилась на поезд, идущий в Хаббард, шла по улочкам, глядя, как виснет на руке Армана эта грязная шлюха, и как они заходят в ее грязную нору. Моника стояла на холодном ветру, время от времени чиркая спичкой, чтобы посмотреть по наручным часам, как долго торчит ее муж у этой мерзкой женщины из салуна. Почему Генриетта не рассказала о том, как это стыдно?

После беседы с доктором Саутуортом Моника снова начала переписываться со своей семьей. Если раньше она присылала им только поздравления к Рождеству и Пасхе, то теперь она начала писать письм каждую неделю. Туссен отвечал ей, словно ничего не случилось, а Антуанетта, которая вышла замуж за фабричного рабочего по имени Джозеф Леду и успела родить уже четверых детей, не могла и не пыталась скрыть свою радость. Она даже предложила ездить друг к другу в гости. Может ли она приехать к Монике в Эймити? Найдется ли в доме Моники место для нее и ее четверых детей? Или Моника сама хочет приехать в Ливингстон? Никто из родных еще не видел Анжелику, а качество фотоснимков было не слишком высоким.

"Не говори ничего папе и остальным, - писала Моника, - но дело в том, что мой муж очень серьезно болен. Врач говорит, что у него рак - поэтому я пока и не хочу, чтобы ты приехала. Может быть, позже, когда ему станет лучше, ты приедешь к нам со своими детьми или я выберусь в Ливингстон".

Антуанетта, прочитав письмо сестры, пришла в ужас. Она даже не показала его своему мужу. Рак считался неизлечимым, как венерическое заболевание или сумасшествие, поэтому Антуанетта предпочла сжечь это письмо. Она не сказала никому ни слова даже тогда, когда за две недели до Рождества Арману стало совсем плохо, и Моника написала сестре, что ее муж, похоже, стоит одной ногой в могиле.

Глава десятая

Доктор Бенджамин Саутуорт подошел к постели умирающего и, как ему показалось, в миллионный раз нащупал пульс на запястье Армана Бержерона.

Сегодня это случится, подумал он.

Снаружи и без того мрачное февральское небо заволокли свинцовые тучи, из которых сыпал густой и свежий снег. Похоже, снегопад продлится всю ночь.

Только бы не сегодня этому должно случиться, подумал доктор. Арман всегда терпеть не мог снега и стужи. Если ему суждено было умереть, то в июне, когда все цветет. Господи, если я чего-нибудь не выпью, то разойдусь по швам.

Анжелика снова заплакала, но уже совсем негромко, словно от безнадежности.

- Я схожу за твоей мамой, Анжелика, - тихо сказал доктор. - Посиди здесь и я приведу ее.

Он спустился вниз и тихонечко постучался в дверь каморки Моники.

Вот оно, ее убежище, подумал он. Бастион ханжеского целомудрия.

- Вам нужно подняться, Моника, - сказал он, когда она открыла дверь.