Александр Дюма-сын - Елена

Прощаясь с Лорансой, Густав легко пожал ее руки и почувствовал, что она ему отвечала тем же.

— Отчего г-н Домон уезжает? — спросила она у матери, когда Густава уже не было в комнате.

— Потому что он хочет жениться, я полагаю, — отвечала г-жа де Мортонь, которой г-жа де Пере передала часть своего разговора с Густавом и уверила в необходимости привести в порядок его дела.

Слова г-жи де Мортонь сопровождались нежным взглядом на дочь.

— Маменька!.. — вскрикнула Лоранса, стремительно бросившись обнимать ее.

— Так ты его очень любишь?

— Люблю.

— Через несколько дней тебе можно будет ему сказать это.

С отъездом Густава в Ницце в обоих семействах все пошло своим установленным тихим порядком.

Эдмон поправлялся как нельзя лучше.

Через четыре дня Густав был уже в Париже, на улице Годо. Нишетта, увидев его еще в окно, бросилась обнимать его и, плача от радости, долго не могла заговорить и собраться с мыслями.

Неделю назад Густаву казалось невозможным расстаться с Лорансой. Первый поцелуй Нишетты убедил его, что он не выедет из Парижа.

Пусть истолкователи человеческого сердца объяснят это; мое дело — рассказывать.

Все было по-прежнему в маленькой комнатке Нишетты, Густав чувствовал, что кресло у окна, в котором застал он гризетку, не покидалось ею в течение двух долгих месяцев ожидания.

Все до такой степени было согласно с его воспоминаниями минувших счастливых лет, что время, проведенное им в Ницце, показалось ему мимолетным сном: он будто вчера еще был в этой комнатке.

— Наконец приехал! — воскликнула молодая девушка, взяв его за руки и смотря на него. — Как я рада! Я уж боялась, что не увижусь с тобой!

Счастливая возвращением Густава, она уже смеялась над своими страданиями в его отсутствие.

— Я не мог же так скоро бросить Эдмона, дитя мое, — отвечал Густав. — Ты бы знала, как он был болен!

— Ну, теперь его совсем вылечили?

— Можно, по крайней мере, надеяться.

— Мне было так жаль его! Каждый день я молилась за вас обоих.

— К моему приезду, я думаю, он уже будет совсем здоров.

— А ты… разве опять уедешь?

— Я обещал г-же де Пере и Эдмону.

— Поезжай, — тихо сказала Нишетта, и в ее голосе слышалось столько грустной покорности и невольно пробивавшегося страдания, что Густав опять усомнился, придется ли ему вернуться в Ниццу.

Тем не менее, думая несколько приготовить ее к возможности новой разлуки, он спросил, будто бы ничего не замечая:

— А что?

— Ничего. Нет десяти минут, как приехал, еще не снял пальто, а уже говорит, что уедет!

— Успокойся, мы еще две недели пробудем вместе.

— Только две недели!

— Может быть, даже три.

— Как, однако, ты любишь Эдмона! — сказала гризетка, посмотрев на него недоверчиво.

— Ты знаешь, что мы с ним друзья. Он едва отпустил меня, но я сказал, что не могу: я непременно хотел тебя видеть.

— Точно хотел?

— Разве я тебе когда-нибудь лгал?

— А я, признаюсь, боялась, думала Бог весть что! — говорила гризетка, снимая с Густава пальто и кладя его вместе с дорожною фуражкой на постель.

— Чего ж ты боялась, ребенок?

— Думала, что ты уж меня не любишь и занят другою.

— Кем же? — вскрикнул Густав, думая скрыть выступившую на лице его краску.

— Кем! Другою… мало ли женщин!..

— Ну а теперь ты успокоилась?

— Конечно… потому что ты здесь… а все-таки…

— Что все-таки?

— Все-таки боюсь, что ты не для Эдмона хочешь опять ехать.

— К чему ж бы я тогда приехал сюда?

— Так, ты подумал: «Эта бедная девушка теперь тоскует в Париже, повидать разве ее?..» А может быть, и та уехала — ты и воротился сюда. Разве не может быть?

Женщины обладают даром предчувствия, и предчувствия редко их обманывают.

Разговор этот был в тягость Густаву.

— Ты не знаешь сама, что говоришь, — сказал он.

— Пойдем завтракать, — перебила она.

Стол уже был накрыт и все приготовлено. Бедная девушка знала, что Густав приедет усталый и голодный, ждала его, приготовилась…

— А я тебе скажу, — продолжала Нишетта, сев возле своего дорогого гостя, — не полюбит она тебя так, как я.

Замечание это было отчасти доказано немедленно последовавшим за ним поцелуем.

Густаву стало так хорошо после дороги, былые привычки обступили его с такой увлекающей силой, что образ Лорансы еще не смущал его воображения.

Да и Нишетта, точно, была увлекательно хороша. Для дорогого гостя она облеклась во всеоружие тонко рассчитанного кокетства, кокетства, для которого требуется ум и некоторое понимание сердца мужчины. В прическе, в простеньком, незатейливом чепчике, в фасоне платья было что-то новое, напоминавшее былое, и в то же время соблазнительно неотразимо. Это была хорошо известная Густаву Нишетта и что-то еще, прежде им не замеченное.

Может быть, это «что-то» были два месяца разлуки; время дает человеку много новых очарований.

За завтраком Густав рассказывал о простом образе жизни в Ницце, умалчивая о минутах, проведенных с Лорансой, и о прогулках с нею и ее отцом.

Нишетта рассказывала про свою жизнь в его отсутствие: рассказ ее был немногосложен… Сначала она много и долго плакала и две недели не выходила из дома, потом встретила как-то свою старую приятельницу, подругу по магазину. Подруга эта получила недавно наследство и намеревалась ехать в Тур, чтобы там открыть свой магазин.

До отъезда Шарлотты Туссен Нишетта была неразлучно с нею; подруга уговаривала ее оставить Париж и ехать вместе с нею, представляя могущие от этого произойти значительные выгоды, но Нишетта не соглашалась; и, проводив приятельницу недели за полторы до приезда Густава, осталась опять совершенно одна.

— Теперь, — сказала Нишетта, когда Густав позавтракал, — тебе надобно отдохнуть, ты устал.

— Да, я пойду домой, — отвечал Густав.

— Зачем? Ложись на мою постель; ты уснешь, я в это время буду работать или читать.

Густав повиновался и лег на постель гризетки… Через час он уже спал крепким сном, сном после дороги и свидания с любимой женщиной.

Нишетта поправила волосы и села с книгою в руке перед камином: но спящий Густав занимал ее более, чем попавшийся ей роман.

Густав проснулся в семь часов вечера.

Покрытая абажуром лампа сообщала приятный полусвет комнате; Нишетта сидела у стола за работой, положа маленькие ножки на стоявший перед камином стул.

Густав несколько времени любовался открывшейся перед ним картиной, в которой художнику нечего было прибавить.

«Вот мое прошедшее, — думал он, — должен ли я продолжать его? Девочка эта меня любит, при одном моем движении все ее существо готово отдаться мне; она бросится ко мне на шею, скажи я только одно слово. Да к чему поведет нас все это — и меня и ее? Оба мы состаримся; желания наши изменятся. Оба мы бессемейные, бездомные: будет ли нам довольно нашей привязанности в возрасте, когда у других есть дети, семейство?.. Будем ли мы по-прежнему любить друг друга? Стареет жена — мы смотрим равнодушно, но не можем видеть равнодушно стареющую любовницу. Разные привязанности — разные чувства!..»