Юрий Слёзкин - Ольга Орг

Ольга все это учла если не умом, то чутьем женщины и не ошиблась в расчете.

Старик уступил и согласился на все, с оговоркой только, что помогать будет по мере возможности. Но Ольге было не до того, чтобы торговаться, она радовалась и этому.

Первые дни в Петербурге как-то так уж очень незаметно прошли. То туда, то сюда. Никаких достопримечательностей не ходили смотреть, а так просто бродили по городу, обе чужие, обе любопытные. Оглушил шум, треск, спешная бестолочь занятого и праздного люда, прельстили магазинные витрины, но сам город разочаровал на первых порах: представлялось все это гораздо роскошнее, величественнее, а главное, не так грязно. Только постепенно, день за днем открывал Петербург Ольге все новые и новые чары свои, а впоследствии она так полюбила этот зябкий туманный город, что и представить себе не могла иной жизни, как в нем. Уж есть что-то такое в болотной призрачности его, что затягивает, как тяжкая сладкая болезнь, и не пускает, пока не высосет последнюю каплю живой крови.

Комнату подруги побежали искать утром прямо с вокзала, оставив там вещи, чтобы не платить зря за гостиничный номер, и, набегавшись до вечера, нашли наконец себе пристанище на Петербургской стороне — не то где-то на Газовой, не то на Ординарной улице.

Комната им очень понравилась, понравилась и хозяйка, которая, оглядев двух молодых девушек, сразу признала в них провинциалок, но не воспользовалась этим, а назначила цену умеренную. Обстановка комнаты показалась такой нарядной, что обе подруги захлопали в ладони, а Раиса, раньше чем уйти, посидела по очереди на всех стульях, обитых оливковой клеенкой «под кожу», и посмотрелась во все три зеркала, развешанные по стенам рядом с разными олеографиями и рисуночками, как оказалось впоследствии, работы умершего сына хозяйки.

Похвалив и размер комнаты, и кабинетную мебель средней руки, и картинки умершего юноши, воскликнув несколько раз без всякой дипломатичности: «Ах, как дешево!», Ольга и Раиса сейчас же проехались за вещами на вокзал и в десять часов вечера уже сидели у хозяйки своей за кухонным столом и пили с нею вместе, в виде угощения с ее стороны, кофе с цикорием, подкрашенный синеватым молоком.

Хозяйка, женщина рыхлая, белотелая, но без румянца на круглых щеках и тяжелая на ходу, сразу же отобрала у новых жиличек своих паспорта, толково и обстоятельно расспросила их, кто они и откуда, что думают делать и нет ли знакомых кавалеров, а потом и сама почла нужным рассказать кое-что о себе.

Указав напоследок дешевую кухмистерскую, надавав тьму всяческих советов, она, наконец, широко зевнула, перекрестила рот и погнала новых приятельниц своих спать.

Так, казалось бы, счастливо началась новая жизнь Ольги в Петербурге.

При неумении Ольги рассчитывать ей казалось, что денег у нее слишком даже достаточно и хватит надолго. А потому она не очень стеснялась в средствах и почти не думала о том, что надо же найти себе какое-нибудь занятие. Об этом она только вспоминала по вечерам, ложась спать, а наутро забывала, увлеченная беготней по городу и тем, что наконец она свободна и все вокруг совершенно новое.

Раиса тоже пока была свободна, потому что занятия в консерватории еще не начались, но, приученная сызмальства стеснять себя во всем, она более чем скромную получку свою берегла, а потому все расходы по развлечениям и лакомствам брала на себя Ольга. Как-то сами уплывали деньги по мелочам и, видя, как тощает кошелек, Ольга утешала себя тем, что со временем она научится быть экономной.

Чаще всего, утомившись дневной беготней (а они за неделю уже знали весь Петербург) и наскучив сидеть дома, девушки отправлялись в кинематограф, где играл на скрипке муж их хозяйки и где им по знакомству выдали абонементные билеты с большой скидкой. Народный дом был для них уже дорогим удовольствием {20} , а о Мариинке они только мечтали, с трепетом ожидая дня, когда приедет в Петербург двоюродный брат Раисы, студент первого курса, и пойдет дежурить у кассы.

Дешевое же удовольствие — кинематограф — вышел вскоре тоже недешевым, потому что привычка просиживать вечером часа два перед экраном вскоре перешла в какой-то запой,— прямо уже и не сиделось дома, казалось, что не хватает чего-то, когда не было этого непрестанного мелькания перед глазами.

Даже хозяйка начала удивляться, а под конец не на шутку приревновала к мужу. Она в простоте своего любящего сердца думала, что может и другим еще нравиться ее маленький, щупленький, лысенький старикашка.

А Ольга и Раиса, сразу поняв, в чем дело, нет-нет да заговаривали с бедным, смеялись нарочно очень громко, когда он что-нибудь говорил им, и смущенно прятались у себя, когда выходила обеспокоенная хозяйка. Им было любо слышать потом за стеной у себя, как отчитывала ни в чем не повинного мужа любящая жена.

Ложились спать они усталыми, рассказывали что-нибудь друг другу и незаметно засыпали.

Ольга никогда не чувствовала себя такой бодрой и спокойной, как в эти дни, а между тем за порогом ее стерегли и безденежье и новые страдания.

Наконец приехал долгожданный студент Сережа, двоюродный брат Раисы. Приезд его был тем более кстати, что к тому времени деньги у Ольги все повышли; до новой получки было еще далеко (она ведь могла и совсем не прийти — плоха надежда на отца), а Раиса из своих пятидесяти копеек хоть и делилась кое-чем с подругой, да ведь на них сытыми не быть. Девушки похудели, побледнели, но не сдавались.

Заглянул Сережа к подругам вечером, невзначай, хотя давно его ждали, привез короб поклонов, а главное — целый узелок всякой всячины от заботливой Раисиной матушки. Кроме того, писала она, что отец скоро соберется и пришлет на шубу, а пока она посылает дочери на «пианино» десять рублей из хозяйственных денег тайком.

Ольга радовалась, пожалуй, не меньше Раисы — завистливой она никогда не была, а голод делал свое дело и некогда было раздумывать, когда на столе лежало столько соблазнительных вещей.

Раиса сейчас же побежала заказывать самовар, а Ольга начала прибирать стол.

Сережа сидел молча, глядя на Ольгу, и курил папиросы одну за другой. Он то стеснялся, чувствуя себя еще мальчиком, то вспоминал, должно быть, что уже на нем студенческая тужурка поверх синей рубахи, и старался быть развязным. Развязность ему плохо давалась, потому что по природе он был славный, скромный юноша, и все, чем он мог показать свою развязность, заключалось в преувеличенно частом курении и в закидывании ноги на ногу. Когда же Ольга бегло взглядывала на него, так мгновенно щеки его покрывались ярким румянцем, и он конфузливо начинал пощипывать чуть пробивающийся ус.

Ольгу Сережа почти не знал раньше, хотя и жил с нею в одном городе, учился в одной гимназии с Васей и был родственником Раисы.