Карла Манглано - Тайный дневник Исабель

В салоне тут же начались оживленные словесные перепалки, причем на все более повышенных тонах. Однако я уже никого не слушала: одна из произнесенных нелепых фраз заставила сработать какую-то пружину в моем мозгу, и мой мозг стал лихорадочно искать логическую связь между парой десятков известных ему фактов и обстоятельств.

— Ты не нальешь мне немного кофе?.. Исабель… Исабель!

— Что?

Я оторвалась своих размышлений и, вернувшись к действительности, увидела рядом с собой Ричарда Виндфилда, держащего пустую чашку в руке.

— С тобой все в порядке? — спросил он.

— Да… Да. Послушай, Ричард, скажи мне одну вещь: кому известно, ради чего Карл и Надя должны пожениться?

Я прошептала этот вопрос очень тихо — так, чтобы его никто, кроме Ричарда, не услышал.

Ричард, не зная, к чему я клоню, слегка смутился, но все же ответил:

— Вообще-то… никому. Я хочу сказать, что никому, кроме них самих… Ну и, конечно же, об этом известно австрийскому императору, русскому царю, английскому королю, премьер-министру Великобритании, кэптену Каммингу. А еще мне… И тебе… А почему ты зада…

— Об этом не известно никому из близких родственников? — перебила я Ричарда. — Даже Алехандре?

— Нет, никому.

— Ara… Странно… Ты не мог бы дать мне свою сигару, ту, что торчит у тебя из кармана?

— Да, конечно. Держи, — сказал Ричард, вытаскивая из кармана своего пиджака гаванскую сигару. Лишь когда он уже протягивал ее мне, до него дошло, что эта моя просьба весьма странная. — А зачем тебе сигара? Ты же не куришь… Или куришь?

— Нет, не курю. Извини, я тебя покину.

Ничего больше не говоря, я оставила Ричарда наедине с его недоумением и вышла из салона, где ожесточенная дискуссия уже едва не перерастала в драку.

Дурное предчувствие вило себе гнездо, веточка за веточкой, в глубине моей души по мере того, как я отчаянно искала объяснение своим опасениям и оправдание — своим догадкам. Идя быстрым шагом по коридорам к своей комнате, я думала о том, что мне ужасно хотелось бы, чтобы моя интуиция — которой отнюдь не всегда можно было доверять — меня подвела. Зайдя в свою комнату, я тут же зажгла сигару, которую мне дал Ричард, положила ее на лежащий на туалетном столике поднос — как на пепельницу — и начала засекать время по своим часам.

— Войдите!

Ты был в своем кабинете. Ты стоял позади стола из красного дерева. Стоял, держа в руках раскрытую книгу и сосредоточенно ее читая…

Мне показалось, что мой взор затуманился.

Я заранее продумала, каким образом построю этот разговор, пытаясь ни в коем случае не допустить, чтобы нахлынувшие на меня чувства меня выдали. Борясь с охватившей меня тревогой и нервозностью — а также с гневом, — я подобрала слова, которые буду говорить, — слова, показавшиеся мне наиболее подходящими для того, чтобы продемонстрировать твердость и решительность, которых мне как раз не хватало.

— Мне нужно с тобой поговорить.

Еще до того, как самый обыкновенный твой взгляд дал моей слабости возможность проявить себя, я произнесла, с трудом заставляя себя не запинаться от волнения, фразы, которые знала наизусть:

— У меня есть для тебя послание: «Арьяман, йадйапйэте на пашйанти лобхопахата-четасах кула-кшайа-критам дошам митра-дрохе ча патакам». «Ослепленные жадностью, эти уж не видят, не различают в истреблении рода — скверны и в предательстве — преступленья», — перевела я тебе эти слова, хотя и знала, что ты прекрасно все понял и без моего перевода.

Твое лицо посерело, черты словно бы расплылись. Ты посмотрел на меня таким взглядом, что мне показалось, будто на меня подул ледяной ветер.

— Это послание — от Отто Крюффнера, — продолжала я. — Он положил листок с этими словами в известную тебе книгу незадолго до того, как ты его убил. Он знал, что ты станешь ее искать и что рано или поздно ее найдешь. Возможно, он догадался, что ты хочешь его убить, поскольку на охоте ты выстрелил в него не случайно, а специально. А в ту ночь… В ту ночь у тебя провалов уже не было. Ты использовал подушку, да? Благодаря подушке не было слышно выстрела. Потом ты начал манипулировать мной, как марионеткой. Ты обеспечил себе прекрасное алиби. И ты… Как ты мог так поступить? У тебя хватило хладнокровия выстрелить человеку в голову! Тебе не составило особого труда обеспечить себе алиби на тот момент, когда прозвучал второй выстрел — ну, или что-то на него похожее. Это ведь был не выстрел. Эта была обычная петарда, приведенная в действие при помощи своеобразного фитиля, который горел ровно столько, сколько тебе требовалось для того, чтобы разыграть небольшой спектакль, и представлял собой не что иное, как сигару. Затем, когда мы вдвоем прибежали в комнату Крюффнера, ты заставил меня поверить, что тебе стало дурно и что именно поэтому ты бросился в ванную. В действительности ты оставил там свое… приспособление и заскочил туда, чтобы его оттуда убрать. Теперь все сходится: запах табака в комнате, перо из подушки на полу, отсутствие надлежащих следов огнестрельного ранения на трупе… Теперь все сходится.

Мне вдруг показалось, что мне не хватает воздуха. Твой угрожающий взгляд и твое молчание действовали мне на нервы. Я сглотнула слюну. Мое горло вдруг так сжалось, что через него почти не проходил воздух, и я едва-едва могла говорить.

— Его убил ты. Ты — Арьяман. А теперь, пожалуйста… скажи мне, что я ошиблась, скажи мне, что все это сделал Алоис! — прошептала я, и мой голос дрожал от изнеможения и тоски. — Скажи мне что-нибудь — ради всего самого дорогого, что у тебя есть!

На твоем лице мрачность смягчилась улыбкой. Будь проклята эта улыбка, которая тебя сразу же выдала: едва я увидела, как ты улыбнулся, я поняла, что все мои предположения оказались правдой — очень горькой правдой. Твоя улыбка тоже была горькой.

— Я знал, что ты рано или поздно до всего докопаешься. Никому другому — ни остальным каликамаистам, ни моему брату и его смехотворной шайке простаков, возомнивших себя мастерами шпионских игр, — не удалось бы этого сделать. Это было по зубам тебе и только тебе, и я это знал.

Эта безоговорочная капитуляция заставила меня смутиться. Почему ты не стал опровергать мои обвинения? Почему ты не отмахнулся от подобных голословных заявлений? У меня ведь не было доказательств, у меня не было улик, у меня, в общем-то, не было ничего. Ничего, кроме моей чертовой интуиции. Почему ты не сказал мне того, что мне очень-очень хотелось от тебя услышать: что эти мои выводы — не более чем мои фантазии? Почему ты так со мной поступил?

— Ты — особенный человек. Ты не мог быть частью этого… И ты не мог так хладнокровно убивать… Почему? Почему именно ты?

— Почему именно я? — ты, казалось, задал этот вопрос самому себе. И опять горько улыбнулся.