Карла Манглано - Тайный дневник Исабель

— Да, конечно, — сказал усатый генерал, когда леди Камилла закончила свой рассказ, — очень жаль. Юный лорд Тремут всегда был хорошим мальчиком. И замечательным охотником.

— Юный бывший лорд Тремут, Эдгар, — уточнила со свойственным ей «очарованием» леди Камилла. — Позволь мне также сказать тебе, что человеческие достоинства не сводятся лишь к тому, чтобы быть хорошим охотником.

Подобный разговор уже переполнял чашу моего терпения, необходимого для того, чтобы соблюдать приличия, и, даже и не претендуя на чье-либо согласие или одобрение, я заявила:

— Если не возражаете, я пойду налью себе еще пунша.

— Позволите мне пойти вместе с вами? — спросил единственный из всех присутствующих, кто заметил, что я собираюсь куда-то уйти.

— Ну, конечно, Эрве. С удовольствием.

Деликатно взяв меня под руку, Эрве Дюссо пошел вместе со мной в направлении стола с напитками. Ты, вполне возможно, никогда даже и не замечал этого Эрве Дюссо, потому что уж очень он всегда держался скромно и незаметно. Это был худосочный и необычайно белокожий юноша, ему едва-едва перевалило за двадцать. Он был очень образованным, вежливым и приятным на вид (чему, несомненно, немало способствовали его инфантильные черты лица — настолько инфантильные, что он был бы похож на школьника, если бы не аккуратненькие усики, которые темнели над его верхней губой и которые он наверняка отрастил лишь для того, чтобы выглядеть хоть чуть-чуть повзрослев). Мсье Дюссо происходил из знаменитой семьи швейцарских часовщиков. Как-то раз, когда ему довелось быть моим соседом за столом во время ужина, он рассказал мне, что его отец, Луи Дюссо, владел небольшой часовой мастерской в центре Женевы, не имея в жизни никаких амбиций, кроме как продолжать этот семейный бизнес, которым он и его предки занимались в общей сложности на протяжении уже почти двух столетий. Но в один прекрасный день о точных механизмах изготовленных им часов весьма похвально отозвался австрийский император, и слава часовщика Луи Дюссо тут же разлетелась, как гонимая ветром пыль, по всем монаршим домам Европы. Королям и королевам, великим герцогам и герцогиням — и даже самому Папе Римскому — вдруг захотелось, чтобы на стенах их дворцов висели, а карманы их жилетов и халатов оттягивали своим весом часы, изготовленные мастерской Дюссо (основанной не когда-нибудь, а в 1726 году). И тогда то, что когда-то было создано как маленькая часовая мастерская-магазин, очень быстро превратилось в большую мастерскую-магазин, а затем и в огромную мастерскую-магазин, которая разместилась на окраине Женевы и где, стараясь угодить требовательным клиентам, трудились тысячи ремесленников. Луи Дюссо стал богатым и уважаемым господином, общающимся на равных со сливками женевского общества, а его сын Эрве начал обучаться инженерному делу в Кембридже, освоил пять иностранных языков и играл в крикет, поло и теннис с представителями высших кругов европейской знати. Учитывая все это, можно было только удивляться тому, что Эрве был человеком весьма скромным и неприметным. Видимо, ему передалась врожденная непритязательность папаши Дюссо, который, несмотря на свои успехи, в глубине души продолжал считать самого себя простым швейцарским часовщиком. Я обычно была не прочь оказаться в одной компании с Эрве, потому что мне очень нравилось разговаривать с ним обо всем, связанным с часовым ремеслом (у него, кстати, имелась большая коллекция старинных часов).

Мы подошли к симпатичной девушке, стоявшей, небрежно опершись о столешницу и тем самым вызывающе игнорируя правила хорошего поведения, которые ей вдалбливали в голову с раннего детства.

— Элеонора, как это вдруг ты — и не танцуешь? — спросила я у нее, ставя на стол свой пустой бокал.

— Я стою и наблюдаю…

Эта своенравная шотландская аристократка широко улыбнулась, не отрывая взгляда от статного официанта, который, даже и не подозревая о том, что его рассматривают, с подобострастным видом ходил с подносом среди гостей, предлагая им отведать ломтики лосося… Ты никогда даже и не пытался уединяться с Элеонорой, хотя она и была весьма привлекательной девушкой. Даже поверхностное знакомство с ней позволило мне понять, почему ты так поступал. Ты был уж слишком обыденным для нее, а она была уж слишком экстравагантной для тебя. Возможно, ты не понимал сущности ее экстравагантности: она была воспитана в духе строжайших и самых что ни на есть пуританских моральных принципов викторианской Англии, однако в ее свободолюбивую душу вселился некий зловредный дьяволенок, и, проникшись под его влиянием неприязнью ко всему тому, что ей внушали, она почувствовала в себе почти патологическое стремление к запрещенной любви, не приличествующей представителям того общественного класса, к которому она принадлежала, а иногда и любви, не приличествующей представительницам ее пола. Она сама мне об этом сообщила — не без гордости — в тот день, когда я, совершенно случайно, увидела, как она целуется с одной из дочерей герцога Квинсенда. Подобные ее наклонности не раз и не два вызывали негодование у ее добропорядочной матери и громогласные вспышки гнева у её волевого и решительного отца.

— Красивый, правда? — вздохнула Элеонора. — Я того и гляди упаду в обморок…

То ли из-за ее уж слишком небрежной позы, то ли из-за ее бледности, то ли по какой-то другой причине, но Эрве воспринял эту ее угрозу слишком серьезно.

— Нет, нет, умоляю вас, леди Элеонора! Не падайте в обморок!

— Ой, да ладно, Эрве, сколько раз тебе говорить, чтобы ты не называл меня «леди Элеонора»? Этим ты напоминаешь мне моего мажордома.

После этого упрека она снова стала вести себя, как femme fatale.

— Его зовут Франц, он — венгр. Насколько я знаю, он — виртуозный скрипач, но — по какой-то не известной мне причине — впал в немилость. Я обожаю мужчин с туманным прошлым. Они обычно страстные, с пылким характером. Они идеально подходят для сумасшедшей ночи… — произнесла Элеонора певучим и очень чувственным голосом, слегка поводя плечами.

— Тебе, видимо, хочется узнать, насколько виртуозны его пальцы, — сказала я в тон Элеоноре.

— Ну, конечно! Эти длинные пальцы будут так же сильно надавливать на мою кожу, как они надавливали на струны скрипки. Они будут так же нежно и деликатно ее сжимать, как они сжимали смычок.

Мы обе громко рассмеялись, и я при этом краешком глаза заметила, что еще раньше покрасневший от смущения Эрве стал буквально пунцовым.

— И если уж говорить о длинных пальцах… — произнесла Элеонора, глядя на кого-то поверх моего плеча.

Секундой позже я почувствовала прикосновение к своей талии чьих-то бесстыжих рук.