Александр Дюма-сын - Роман женщины

— Нет надобности, потому что г-н де Брион ожидает меня, — дрожащим голосом отвечала Мари.

Она вошла, подняла вуаль, закрывавшую ее лицо, и, схватившись за первый попавшийся ей стул, чтоб удержаться на ногах, остановилась посередине комнаты.

— Эмануил, вы узнаете меня? — проговорила она едва слышно.

Де Брион встал.

— Что угодно вам, сударыня? Зачем вы пришли сюда? — спросил он.

— Эмануил, — отвечала бедная женщина, — никогда гнев ваш не встанет в уровень с моим поступком, никогда презрение ваше ко мне не будет сильнее моего стыда! Я знаю это; и между тем, как бы для начала искупления, я прихожу к вам, желая стать лицом к лицу и с вашим гневом, и с вашим презрением, ибо все, что бы вы ни сказали мне, — будет для меня одинаково священно. Но, может быть, вы захотите облегчить мои муки исполнением моей мольбы: вы не выйдете отсюда ранее полудня, вы не явитесь на это кровавое свидание!

— А, понимаю! Вы страшитесь за жизнь вашего любовника, сударыня; но смею уверить вас, что судьба будет не на моей, а на его стороне; вы увидите сами, сколько правды в моих словах. Успокойтесь же, вы останетесь вдовою, и даже тень моя не станет тревожить ваших наслаждений…

— Но если вы ошибаетесь! Если не за него дрожу я, Эмануил?..

— Так неужели вы пришли предлагать мне сделать подлость и спасти жизнь? И какую жизнь!.. Жизнь воспоминаний, стыда, поношений?.. Вы разбили мое существование и теперь говорите мне: «Живите», — но вместе с жизнью вы возвратите ли мне все то, что было для меня дорогого в ней?.. И это вы — женщина, которую я любил и которая так низко обманула меня! Вы пришли ко мне с таким предложением?.. Неужели счастье свело вас с ума?

— Счастье? Эмануил! Ведь вы убеждены, что я не могу быть счастливой. Выслушайте меня: я знаю, я поступила низко, и мой проступок запер для меня в одно время и ваше сердце, и двери света; но вместе с тем, я чувствую в глубине души своей больше раскаяния, чем нужно на искупление моей вины! Да, я обманула вас, но верьте, что и тогда, и теперь — люблю вас одинаково сильно; и если еще вы заставите меня каяться в вашей смерти, то вы лишите меня отрады умереть самой; потому что тогда мне страшно будет предстать перед лицом вечного судьи обрызганною вашей кровью.

— Вы убежали с де Грижем, сударыня, следовательно, вы любите его. Я же стреляюсь только потому, что хочу или выместить на ком-нибудь зло, которым вы отравили мое существование, или умереть. Вам только 20 лет, через два-три года вы позабудете все! О, как легко забыть с тем, кого любишь, — вот отчего я прошу у неба, как милости, прекратить мои дни.

— Кто вам сказал, Эмануил, что я люблю де Грижа?

— Как! Вы не любите его?

— Увы! — произнесла Мари.

— Не любите! — воскликнул Эмануил. — Так только чтобы принадлежать ему, вы разбили и мое счастье, и мои надежды!.. Кто же вы после этого, когда вы отдаетесь не любя?..

— Эмануил, — говорила, рыдая, несчастная Мари, и, бросившись перед ним на колени, она протянула ему руки, — я не люблю де Грижа и никогда не любила его! Я отдалась ему в минуту какого-то сомнения, неблагодарности, безумия; я не знала, что делала, но чувствовала, что небо оставило меня тогда… и вот с тех пор любовь моя к вам, Эмануил, возросла до бесконечности! О, вы не поверите, что я выстрадала с тех пор… Клянусь вам и гробом матери, и колыбелью нашей дочери…

— Нашей дочери? — повторил с горячностью Эмануил. — А кто же докажет мне, сударыня, что я — отец вашей дочери?

Мари вскрикнула и закрыла лицо руками. Она не могла найти слов, чтобы рассеять подобное сомнение.

Однако сердце Эмануила было слишком возвышенно, чтобы он мог распространить сомнение на первые дни своей любви и своего блаженства; поэтому-то чувство сострадания к несчастной Мари, раздавленной его неверием, скоро овладело его душою, и он готов был упрекать себя в этих словах, как в низости, недостойной человека. Но г-жа де Брион не вынесла этого удара: она встала и, придерживаясь рукою за стену, пошла к двери. Ее изнеможение, ее слабость испугали Эмануила, и он бросился поддержать ее.

— Благодарю вас, — сказала она, заметив его движение. — О, у меня достанет сил выйти отсюда! У меня достало их обмануть вас, у вас тоже нашлись они, чтобы оскорбить меня последним подозрением.

Но, истощенная таким усилием, она не дошла до дверей и, полумертвая, упала в кресло.

— Да, — сказала она, приходя в себя, — я обманула вас однажды, и вы вправе думать, что я все время не переставала вас обманывать. Как страшно, как жестоко вы наказали меня, Эмануил, высказав эту мысль. О, теперь я знаю всю меру страданий, какую может вынести душа женщины, и могу уверить вас, что бы ни готовило мне будущее, — ничего не будет ужаснее и мучительнее ваших слов.

Де Брион смотрел на свою жену и чувствовал, как вся его ненависть к ней поглощалась ее страданием.

«Она не любила его!» — проговорил он про себя…

— Скажите мне, Мари! — вскричал он потом. — Скажите мне, что вы любили этого человека… иначе страшно подумать, что у вас нет даже и этого оправдания.

— Нет, Эмануил, — отвечала она спокойно. — Повторяю, я не любила его, никогда не любила; но вас — люблю, люблю больше, сильнее, чем когда-нибудь! Я была безумною одно мгновение — и только.

В голосе, с которым Мари произнесла эти слова, было столько истины, что де Брион вскрикнул:

— Боже! Боже мой! Отчего же душа должна отдать отчет в поступках плоти? Ибо я все еще люблю эту женщину, хотя она более уже не может быть моею.

Сказав это, он в страшном волнении облокотился на стол, закрыл лицо руками и заплакал. Мари хотела воспользоваться этой минутой сожаления; она подошла к нему, встала на колени, обвила его ноги и голосом, полным мольбы, сказала:

— Эмануил, ради вашей матери, пробудившей мою любовь к вам, ради всего, что вам дорого и свято, — простите меня! Я удалюсь в монастырь, облекусь власяницей, буду молиться день и ночь, умру от труда и лишений… но только простите меня, простите во имя Бога, свидетеля моего раскаяния — и не стреляйтесь с де Грижем.

— Бедное созданье! — проговорил Эмануил, взяв руками белокурую головку Мари. — Бедное дитя, которое едва достигло возраста женщины и уже умоляет о прощении!

Мари прижалась к груди Эмануила и смотрела на него нежным, полным любви взором.

— О, отчего мы не можем вычеркнуть из жизни те дни, которые хотели бы забыть? — продолжал Эмануил. — Да, я прощаю тебя, дитя! Не мне отягощать тебя проклятием. Да, я прощаю тебе эти восемь дней страданий за два года счастья, которое я узнал с тобою. Правда, я умру за тебя преждевременно; но умру любя! Без тебя я прожил бы, может быть, еще долго… но эта жизнь была бы трудной дорогой, на которой я спотыкался бы беспрестанно под гнетом страстей, тогда как ты сровняла этот путь, и твоя любовь ко мне помогла пройти его незаметно.