Анастасия Вербицкая - Ключи счастья. Том 1

Тени от гор упали в долину. Кое-где зажглись огоньки. Крохотные люди гонят с гор крохотное стадо по тонкой, как ленточка, тропинке. Вон через ручей перекинут мостик. Совсем как картина. И все беззвучно, как на картине.

Тени внизу все сближают свои чудовищные головы. Скоро вся деревушка засветится десятками глаз. Потом они погаснут. И только в окне Агаты будет еще свет.

Но здесь, наверху, еще день. Вон брызнули из ущелья лучи уходящего солнца. И все серое кругом стало алым. Камни улыбнулись.

Но это длится недолго. «Как наша радость. Как ваша юность, — думает Маня. — Надо спешить».

И она идет опять.

Наконец… Кругом скалы, мох и папоротники. Ни одного голоса, ни одного звука.

Она одна. Она и горы вокруг…

Горизонт раздвинулся. Открылся новый мир.

Альпы — чуть видные из долины, в просвете между горами, как далекие тучи, — стоят перед нею теперь, грозные, неприступные. Их вершины светятся. Это блестят вечные снега. Люди не загрязнят их чистоты. Не нарушат их одиночества.

Маня садится на камень и смотрит на них.

Грудь ее расширилась. Губы полуоткрыты, и они пьют горный воздух, не оскверненный дыханием живых.

Сосны на первой гряде гор пониже еще пламенеют в лучах заката. И зарделись верхушки Альп. Скоро погаснут.

Но она шла сюда для этих нескольких коротких Мгновений, чтобы видеть солнце, уходящее в другой мир, где просыпаются сейчас другие люди, где шумит далекая и непонятная ей жизнь. Чтоб сказать горам свой последний привет.

Они безмолвны. Что знают они? О, многое! Они мудрые, вещие…

«Люблю вас, горы, — думает Маня. — Люблю ваше молчание и суровость. Ваше недоступное людям, непостижимое нам, смертным, одиночество. Я пришла к вам больная и слабая. А ухожу отсюда сильной. Люблю вас за то, что вы выше жизни! Выше долины с ее крохотными людьми и крохотными печалями. С вами стихает тоска и у человека растут крылья. Вы и звезды над вами научили меня многому: не бояться смерти, сознавать себя частицей мировой души. Ценить молчание. Любить одиночество. Быть свободной от всего: от слов, от взглядов, от мнений и приговоров.

Когда-то все было для меня здесь, на земле. На прекрасной земле. Вы дали мне предчувствие высшей, потусторонней красоты.

За грядами ваших вершин заходит солнце. И там другая жизнь. И я гляжу очами души за грани земного и предчувствую иной мир.

Вы похожи на башню, о которой говорил Ян. Разверните передо мной горизонты! Раздвиньте вашу каменную грудь! Чтоб я познала иную красоту, чтоб я забыла мои женские иллюзии, чтоб я увидала мерцающий путь к высокой башне».

Гаснут облака в небе, и тускнеют снежные гряды гор. Долина внизу уже светится огнями. Пора спускаться.

Маня встает. Широко распахивает объятия, тоскливо оглядывает горизонт, все по очереди знакомые пики Потом медленно начинает спускаться по знакомой тропинке. Шаг за шагом.

И все-таки скоро! Горы исчезнут сейчас.

Вон светятся только верхушки. Еще несколько шагов вниз. И видны одни только пики самых высоких вершин.

— Прощайте! Прощайте! — кричит Маня срывающимся голосом. — Я вернусь… Я скоро вернусь…

Она бежит вниз с полными слез глазами.

— Здесь общежитие высших женских курсов? — спрашивает Штейнбах швейцара, который выскакивает на подъезд.

— А вам кого?

— Я вас спрашиваю, в этом подъезде общежитие?

— Пожалуйте на четвертый этаж.

В коридоре Штейнбах видит группы курсисток. Одни в шляпках и пальто. Другие в домашних костюмах. Гул и смех вырываются из двери на площадку этажом ниже, где прибита доска: Аудитория высших курсов. По лестнице вверх и вниз бегут молодые девушки, озабоченные и смеющиеся. Студент, очевидно, гость, спрашивает кого-то, стоя на повороте, внизу. Ему кричат сверху, смеются. При встрече со Штейнбахом все смолкают, сторонятся, смотрят ему вслед большими глазами. Но он привык к этому вниманию, не замечает его. И он так полон своей тревогой!

В коридоре наверху он останавливается Никого. Он кашляет. Бледная девушка в платке отворяет дверь.

— Вам кого?

— Софью… Госпожу Горленко. — Он вдруг забыл, как отчество Сони.

— Горленко… Вас спрашивают, — кричит курсистка, стучась в дверь напротив. Оттуда звучат быстрые шаги.

— Кто там еще? — слышит он нетерпеливый голос Сони.

— Благодарю вас, — сконфуженно шепчет он, кланяясь курсистке.

Она с любопытством глядит на него.

Дверь в полусветлый коридор распахивается. Соня стоит на пороге, сердитая, со складкой между бровей, с пером в руках.

— Вы? — Радость затопляет каждую черточку ее лица.

Курсистка скромно скрывается и запирает за собой дверь.

— Боже мой! Какое счастье! Когда вы вернулись!

— Дней пять назад.

Держа его за обе руки, она глядит на него.

— Я сошла с ума. Идите сюда! Вот моя комната. Как жаль! Сейчас вернется моя сожительница. Ну, снимайте пальто! Чем вас угостить? Садитесь сюда! Хотите чаю?

— Вы работали, Соня. Я помешал вам?

— О, что вы такое говорите? Я, правда, готовилась к зачету. Но это все равно! Я успею. Марк… Какой для меня праздник! Но почему вы… такой?.. Вы больны?

— Соня… Я не могу говорить здесь. То, что я вчера узнал…

Она вдруг вся тускнеет.

— Вы уже знаете?

— А вы? — Он берет ее за руки и притягивает к себе.

— Я сама только на днях узнала. Я ждала вас, чтоб сказать. Но когда вы вошли так внезапно…

— Соня, поедем ко мне. Ради Бога, скорее!

Они выходят. На ходу Соня застегивает свою жакетку.

— О милая комната! Как здесь хорошо! — говорит она, подходя к камину, где пылает огонь.

— Вы не завтракали, Соня?

— Я никогда не завтракаю. Я обедаю в два.

Штейнбах звонит. И велит дать два прибора.

— Меня нет дома, — говорит он камердинеру. — Прием только с трех.

Они остаются одни. Он тоже придвигает к огню свое кресло и берет озябшую руку Сони.

— Вчера я видел в театре Нелидова и его жену. Когда они венчались?

— На днях. Я получила письмо от дядюшки. Вы очень удивились?

— Это смешно, быть может. Но я чуть не упал, когда увидел их рядом. Как будто меня ударили в лицо. Где они венчались?

— В Дубках. Дядюшка был шафером жениха. Все было скромно. Почти никаких приглашений. Мама не поехала, хотя ее звали. Дядюшка говорит, была похоже на похороны. У него лицо больное. А она испуганная какая-то и плачет.

— У него ужасное лицо! Он постарел, В нем уже нет обаяния. Он не забыл ее.

— Я в этом уверена, Марк.

Они долго молчат, глядя в огонь. Когда подают завтрак и они остаются вдвоем, Штейнбах говорит.

— Он жаждал забвения. И не нашел его. Возможно, он смирится потом и полюбит эту… жену свою. Но самое важное: он не искал. Он взял то, что было под рукою. И это одно примиряет меня с ним… отчасти.

— Вы рады, что он не забыл ее? — быстро спрашивает Соня.