Анастасия Вербицкая - Ключи счастья. Том 2

— Если б это было так! — с горечью срывается у него.

Он оглядывается. Но кругом безлюдно. Где-то внизу, в долине, идет стадо и громко щелкает бич. А вдали показались гуси, точно снег выпал на черное вспаханное поле. Крохотная босоногая девочка гонит их на хутор.

Нелидов садится у ног Мани, на сухую, побуревшую траву, и снизу вверх глядит в ее розовеющее в закатном свете лицо, чужое — с этой прической, с этим странным, мечтательным выражением, — но обольстительное, грешное лицо, опьяняющее, как запах туберозы, от которого стучит сердце и кружится голова. Он борется с собой, стискивая руки, стискивая зубы, стараясь глядеть в сторону. Но нет сил, ведь этот миг исчезнет, завтра уже ничего не останется, кроме жгучего воспоминания.

— Вы счастливы, Мари? — помимо воли срывается у него. — Вы любите вашего мужа?

Она смотрит на солнце.

— Сейчас зайдет, смотри! Немножко-немножко осталось, один краешек…

Он робко берет ее руку и страстно целует ее.

— Как вы переменились, Мари! Вы для меня сейчас новая и чужая женщина.

— Гляди! Гляди! — Она нежным движением поворачивает его голову к закату. — Сейчас скроется…

— У вас совсем другое лицо.

— Вот и село… — с глубоким вздохом говорит она.

И вдруг в ее зрачках, в ее улыбке он видит вновь давно исчезнувшую девочку — свою Маню, которую он любил так страстно. Точно она выглянула из окошка чужого дома и печально улыбнулась ему. Его волнение так сильно, что он не может заговорить и, побледнев, закрывает глаза.

— Помнишь, Николенька, нашу первую встречу вот здесь? — мечтательно спрашивает она. Совсем как прежняя Маня.

— Здесь? Нет, не помню, вы ошибаетесь…

Она тихонько отодвигается. И холодно, и печально глядит на гаснущую полоску, на загорающиеся высоко в небе облака.

— Вот я опять потерял вас, — с тоской говорит он. — Я опять не узнаю вас.

— Стала я лучше или хуже? — без тени кокетства, чужим и обыденным голосом спрашивает она.

— Н-не знаю, не знаю, Мари. Глядеть наслаждение. И страшно глядеть на вас!

Она выпрямляется. Жалко дрогнули ее губы. Что такое? Ведь она сильна, горда. Она выросла. Он остался тем же. Чего ей бояться теперь? Но невинная радость нарушена. Она уже не может отдаться непосредственному наслаждению от этой близости. Началось раздвоение. И опять сильная и гордая женщина тревожно смотрит в свое сердце, где беззвучно встает призрак девочки, жаждущей любви и подчинения.

Она говорит с трудом, мгновенно высохшими губами:

— Ты все эти годы был счастлив, Николенька. Я знаю, что ты любишь жену свою, у тебя дети, и жизнь твоя полна…

Он поднимает голову и молча смотрит на нее. И тут только в первый раз она видит, как он исхудал и постарел, какие резкие линии легли вокруг его алых когда-то, теперь бледных губ, какая глубокая морщина прошла по его белому лбу, какая печаль в его запавших глазах. Если это счастье…

— Николенька, — говорит она с внезапным стра… хом, наклоняясь к нему, — забудем все! Будем молчать. Слышишь, как тихо? Какой мир кругом… Зачем нам мучиться? Разве мы сделали что-нибудь дурное? И разве мы могли не встретиться? О, Николенька, помоги мне! Будем как дети… Оцени это мгновение. Ведь оно не вернется. Мы одни сейчас с тобой, Николенька. Во всем мире одни!

Почему он так бледен? И так странно глядит? И почему отчаяние растет в ее собственной душе, которая заметалась и забилась, как свеча на ветру. Он так крепко держит ее за руки, что ей больно. Голос ее, ее смятение проникают в его кровь, как отрава.

— Николенька, — жалобно, беспомощно срывается у нее, — скажи мне, что ты счастлив! Я буду рада за тебя. Скажи мне, что ты счастлив! Я все эти годы видела тебя сильным, надменным. Почему ты не такой?

Он бросает ее руки и падает лицом на землю, у ее ног.

Она сидит одно мгновение недвижно, словно оцепенев, с полуоткрытыми губами, глядя перед собой в одну точку.

— Разве… ты не… разлюбил меня, Николенька? Она слышит глухое, бесслезное рыдание.

Все никнет в душе ее. Все рушится Все меркнет. Встала огромная, темная волна. „Я погибла“, — чувствует она.

Он лежит лицом вниз, и все его тело содрогается.

— Николенька, дитя мое дорогое…

Нет слов. Все бессильно и бледно перед великим порывом, подхватившим ее. Она поднимает его голову, прижимается лицом к его лицу и гладит его волосы. Его длинные ресницы щекочут ей щеку. И сердце ее опять дрожит от умиления.

— Мари, я недаром боялся тебя… Ты ушла, но жизнь мою ты разбила.

— Разве ты не любишь Катю?

— Нет, Боже мой! Нет! Я жаждал обмануть себя. Я думал, что люблю ее. Вся моя жизнь, все эти годы — сплошная ложь. Я мечтал о тебе… все ночи… все сны только с тобой…

Безумная жажда прижаться к его сердцу, стихийная жажда жертвы, самоуничтожения в любви — все растет в душе ее, парализуя волю. Ее зовут куда-то его потемневшие глаза.

— Я люблю тебя, Николенька, — шепчет она бессознательно.

— Мари, что ты сказала?

Она дает обнять себя. Он целует ее лицо, ее губы. На секунду ей кажется, что она лишится сознания от острого блаженства. Разве не это правда? Единственная в мире правда?

Что такое? Шорох, трепет крыльев, скрипучие голоса… Маня отстраняется первая. Ах, это гуси. Остановились, испуганные, у пригорка, тревожно заговорили. Бегло кланяется, проходя мимо, босоногая девочка. Машинально Маня кивает ей. Видела она их или нет? Ах, все равно, все равно теперь».

Выпрямившись и закрыв глаза, сидит он у ее ног.

Что-то случилось сейчас, роковое и бесповоротное. Что-то огромное и грозное встало на его дороге и отбросило зловещую тень на его душу, угасли мгновенно все его порывы. Опять, как тогда, в Венеции, он стоит у какого-то предела, у какого-то порога. Еще шаг… а там — Молчание.

Она первая встает и, пошатнувшись, вся разбитая, опирается на его плечо.

Они идут медленно, рука в руке, среди темнеющих полей, не замечая своего безмолвия.

Вдруг он останавливается.

— Неужели мы никогда не встретимся, Мари?

— Это невозможно, Николенька! Я умру, если ты исчезнешь опять из моей жизни. Еще раз, один раз… Я не все сказала. Душа моя голодна. Я должна сказать, как я люблю тебя, дитя мое, как я безумно тебя люблю…

— Какой ужас, Мари! Ужас и счастье…

— Боже мой! Как я вернусь домой? Как я проживу эту ночь? Домой? Но где мой дом? — Она болезненно смеется. — Разве не там, где ты?

Она обнимает его шею руками и плачет.

— Мари, не плачь! Это ужасно. Последнее мужество покидает меня.

Его рука гладит ее волосы. Она вся притихла под этой лаской. Она улыбается сквозь слезы.

— Ах, вот эта нежность твоя, я так страстно мечтала о ней когда-то, я добивалась ее… Ведь это самое страшное, пойми, Николенька! Все можно вспомнить холодно. Все можно забыть. Но вот эту ласку… Что мне делать теперь? Что мне делать? Что? Что?