Федерико Тоцци - Закрыв глаза

Маза металась — то в дом, то из дома — посматривая одним глазком на них, а другим во двор — не собрались ли любопытные. Злые языки пугали ее больше прежнего, и она не могла дождаться, когда Гизола уедет — лишь бы не сердить хозяина.

В самых смелых мечтах ей не представлялось, что Пьетро женится на ее внучке — такая честь была не по ней! Она даже Бога благодарить не смела, чтобы не покарал се за незаслуженное счастье — к тому же, сперва ей хотелось в нем убедиться! И не раз она говорила:

— Нельзя просить у Бога того, чего мы недостойны.

Пьетро протянул Гизоле гребень, потом застегнул ей на спине жакет. Когда он покончил с последней пуговицей, она повернулась и снова подставила ему губы.

Времени оставалось еще много, и Гизола улеглась на кровати, где спала еще девочкой. Лицо застыло, на нем проступила какая-то угрюмая тоска. Она больше не позволяла Пьетро ни трогать себя, ни целовать, упорно молчала и хмуро глядела в сторону, насупив брови и надув в раздражении губы.

— Что с тобой? — спросила Маза. — Ты не больна?

Она запрокинула голову, будто шея тоже онемела. Пьетро взял се руки в свои:

— Ничего. Пройдет. Что с тобой? Не трогайте ее, Маза.

Гизола смотрела на них поочередно, переводя взгляд с одного на другую. Пьетро поцеловал ей кончики ног, и она убрала их под юбку. Ей так не хотелось уезжать? Но то же самое бывало и раньше, когда он довольствовался тем, что вместо нее трогал что-нибудь из ее вещей: ленту, булавку и еще серебряный браслет. Невозможно было представить, чтобы она с кем-нибудь поменялась хоть одной из своих безделушек!

Гизоле не хотелось шевелиться, она думала, что пролежит так сколько угодно, хоть всю жизнь.

От того, что рядом суетились Пьетро и Маза, ее пробирала дрожь. Хотелось пнуть их как следует.

Когда Пьетро наконец уговорил ее подняться, объясняя, что иначе она не успеет на дилижанс, к ней вдруг вернулось горячее желание быть милой и ласковой, и губы изогнулись в приятной, хотя и капризной улыбке.

Пока она шла туда, где должен был проехать дилижанс, то мало-помалу успокоилась. Ноги у нее подгибались, а зонтик от солнца при каждом шаге колотил по коленке. Повиснув на Мазе и Пьетро, она казалась совсем еще девочкой.

Маза все думала о батраках и о том, что дом остался не заперт, и то и дело оборачивалась, поджимая губы.

Дилижанс запаздывал. Тогда старушка, сложив руки на животе, ушла, бросив напоследок:

— Будем надеяться, все обойдется!

Гизола с ней даже не попрощалась. Лишь отодвинулась от Пьетро, не сводившего с нее глаз.

В окнах Палаццо-дей-Дьяволи не было никого. По дороге туда он видел гумно какого-то крестьянина, все заставленное снопами пшеницы. Казалось, с крыши дома льет солнечный свет и расходится по земле огненными кругами.

Но оттуда, где они стояли, видно было Вико Белло на вершине холма, все поросшее деревьями и обнесенное стеной. По всему холму зеленела кукуруза, а оливы казались бесцветными и прозрачными. Тень на виноградных шпалерах делала их толще.

На ступени Капеллы, в тени которой они стояли, уселся нищий. Они одновременно показали на него друг другу и улыбнулись совпадению. В обеих руках он сжимал краюху хлеба, и они ждали, когда он примется его есть.

Подкатил дилижанс. Там сидели женщина и небритый крестьянин с осунувшимся лицом — больной, которого жена забрала из больницы. С собой у него был красный платок, где лежала куча лекарств. У жены на коленях лежала мышиного цвета шаль, приготовленная ему на вечер. Глаза у мужчины были тусклые и выглядел он как-то напряженно — будто был недоволен, что дилижанс остановился и теперь их побеспокоят.

Опущенные от солнца шторки колыхались.

Конь резко встал, присев на задние ноги. Он был длинный и худой, с высоко посаженной головой и здоровенными челюстями, как часто бывает у этой породы. Бока, перехваченные упряжью с блестящими латунными пряжками, вздымались и опускались. Между морщинистых губ торчал застрявший под мундштуком стебелек овса. Он стоял, опираясь на оглобли. От него несло потом.

Пьетро открыл дверцу экипажа, на которой был нарисован почтовый герб. Гизола забралась туда, понурив голову. Потом подставила губы для поцелуя, и Пьетро ее поцеловал, хотя явно хотел сказать: «Ну не здесь же!» Она улыбнулась над этим про себя — и дилижанс тронулся.

Она бросила взгляд на сидевшую напротив пару, как будто впервые их заметив — и опять опустила голову и побледнела, пронзенная предчувствием скорого материнства.

Пьетро, в почти смертельной тоске, все ждал, что она обернется, и так и не дождался.

Ближе к сентябрю он приехал к ней в Радду.

Россыпь ее домиков — на холме за лесом — начинает маячить еще на подъезде, за много километров и там так тихо, что когда говорят в доме, слышно на улице.

До Кастеллины Пьетро подвез в экипаже один знакомый, с которым они условились, что вечером он его дождется и отвезет обратно в Сиену.

Оттуда он пошел пешком. Пересек весь лес — меж валунов, дубов и можжевеловых кустов, вдыхая время от времени овечий запах там, где прошла отара.

На обочине старой заброшенной дороги он увидел крашеную в голубой цвет часовенку, за ней — три чахлых кипариса с бугристыми стволами. На остатках стены, начинавшейся от часовни и через несколько метров рухнувшей, рос плющ вместе с исполинским боярышником.

Кругом — снова холмы, покрытые живописным лесом, который становится все гуще и дремучей и выцветает вдали до полной прозрачности.

По дороге он набрел на Поджарофани — место, где делают привал пастухи, когда идут верхом. Это самый высокий участок дороги — она идет то под гору, то в гору, петляет и кружит между аретинскими Апеннинами и Монте ди Санта-Фьора, далекими и воздушными, как сам горизонт.

Из открывавшихся по обе стороны долин взмывали птицы, едва не задевая его крылом. И потом, будто не зная, куда податься дальше, пролетев немного вкось, канули обратно в глубины.

В деревню он пришел усталый и взвинченный. Временами его возбуждение как будто унималось, и тогда ему рисовалась тягостная сторона дела. Он знал, что от отца ему попадет, и что почти все решат, что он поехал к Гизоле потому, что они любовники.

Миновав первые дома, он пропустил вперед побелевшую от пыли повозку.

У одной женщины, которая, заметив его, так и не сводила с него глаз, хотя вода из кувшина, стоявшего под желобом источника, уже лилась через край, он спросил про Гизолу. И узнал, что она живет у Лючии, старшей сестры, которая вышла замуж. Он попросил показать ему дверь и вошел — но тут же спустился назад и постучал.

Еще три женщины собрались уже на улочке и стояли, гадали, кто бы это мог быть. Тогда, чтобы скрыться от их взглядов, он поднялся по ступенькам, не дожидаясь ответа.