Элизабет Гаскелл - Руфь

— Пожалуйте сюда, мисс Хилтон! — вскричала она резко, а затем, понизив голос, со сосредоточенной яростью так обратилась к дрожащей преступнице: — Чтобы духа вашего не было в моем доме после этого! Я видела вас и вашего ухажера. Я не потерплю пятен на репутации своих учениц. Ни слова, с меня довольно того, что я видела! Завтра я обо всем напишу вашему опекуну.

Лошадь нетерпеливо рванулась вперед, а Руфь осталась на месте, ошеломленная, бледная, как будто молния разверзла землю у нее под ногами. Она почувствовала такую страшную слабость, что не смогла удержаться на ногах. Пошатнувшись, она упала на песок и закрыла лицо руками.

— Милая Руфь, что с вами? Вы больны? Отвечайте же мне, мой друг! Милая, милая, скажите мне хоть слово!

Как нежно звучали эти слова после только что услышанных…

Руфь горько заплакала:

— Видели вы ее, слышали, что она сказала?

— Ее? Кого, моя милая? Не рыдайте так страшно, Руфь, а лучше скажите мне, в чем дело. Кто здесь был? Кто довел вас до слез?

— Миссис Мейсон.

За этими словами последовали новые рыдания.

— Не может быть, хорошо ли вы разглядели? Ведь не прошло и пяти минут, как я оставил вас.

— Отлично разглядела, сэр. Она ужасно рассердилась и сказала, чтобы духу моего не было у нее в доме. О господи, что же мне делать?

Бедному ребенку казалось, что слова миссис Мейсон составляют непреложный приговор и что для нее теперь закрыты все двери. Руфь увидела, как дурно поступила, только теперь, когда уже было слишком поздно исправить ошибку. Она вспомнила, как строго выговаривала ей миссис Мейсон за все невольные проступки. Теперь же, когда она действительно повела себя дурно, страшные последствия заставляли всю ее сжиматься. Слезы мешали ей разглядеть (да если бы она и разглядела, то не в состоянии была бы понять) перемену, происшедшую в лице мистера Беллингама, безмолвно наблюдавшего за ней. Он так долго не произносил ни слова, что даже Руфь, несмотря на все свое горе, начала удивляться этому молчанию. Ей так хотелось опять услышать его утешения.

— Какая неприятность… — произнес он наконец и замолчал, а потом повторил: — Какая неприятность… Видите ли, мне не хотелось говорить об этом с вами прежде, но у меня есть дела, которые заставляют меня завтра же уехать в город, то есть в Лондон. И я даже не знаю, когда вернусь.

— В Лондон? — вскричала Руфь. — Так вы уезжаете? О мистер Беллингам! — И она снова залилась слезами, дав полную волю своему горю, которое поглотило даже ужас, внушаемый гневом миссис Мейсон.

В эту минуту ей казалось, что она смогла бы перенести все, кроме его отъезда. Но она не сказала больше ни слова. Прошло минуты две или три, и мистер Беллингам снова заговорил, но не обычным своим веселым и беззаботным тоном, а как-то принужденно, с видимым волнением:

— Я не могу решиться оставить вас, моя дорогая Руфь, да еще в такой ситуации. Я положительно не знаю, куда вам обратиться теперь. По всему, что вы мне рассказывали о миссис Мейсон, видно, что она едва ли смягчится.

Руфь ничего не отвечала, и только слезы тихо и беспрестанно катились у нее из глаз. Гнев миссис Мейсон уже казался ей чем-то далеким, теперь она могла думать только о его отъезде. Он продолжал:

— Руфь, поедем со мной в Лондон! Милая моя, я не могу оставить тебя здесь без пристанища. Мне и без того нелегко разлучаться с тобой, а теперь ты еще и оказалась беспомощной и бесприютной — нет, это невозможно! Поедем со мной! Любимая, доверься мне!

Руфь все еще молчала. Вспомните, как она была молода и невинна, вспомните, что у нее не было матери! Теперь для нее счастье заключалось только в том, чтобы быть с мистером Беллингамом. Какое ей дело до будущего? Он позаботится, он все устроит. Будущее виделось ей в золотистом тумане, который она и не желала развеивать. Но если он — ее солнце — исчезнет, этот золотистый туман превратится в густой тяжелый мрак, недоступный лучу надежды. Мистер Беллингам взял ее за руку:

— Неужели ты не решишься поехать со мной? Так, значит, ты меня не любишь, если не веришь мне? О Руфь, неужели ты мне не веришь?

Она уже не плакала, а только всхлипывала.

— Нет, это невозможно, моя милая! Мне слишком тяжело смотреть на твое горе. Но еще тяжелее мне видеть, что ты ко мне равнодушна, что тебе и дела нет до нашей разлуки.

Он выпустил ее руку. Она снова зарыдала.

— Может быть, мне придется отправиться в Париж, к моей матери. Не знаю, когда я снова тебя увижу. О Руфь! — вскричал он вдруг страстно. — Так ты меня нисколько не любишь?!

Руфь ответила что-то очень тихо, так тихо, что он не мог ее расслышать, хотя и нагнулся к ней. Он снова взял ее за руку:

— Что ты сказала, моя милая? Что ты меня любишь? Да? О да! Я это чувствую по тому, как дрожит эта маленькая ручка. Так ты не отпустишь меня одного, в горе, в беспокойстве о тебе? Ведь тебе не остается другого выбора: у моей бедной девочки нет друзей, которые приютили бы ее. Я сейчас вернусь с экипажем. Каким счастливым ты делаешь меня своим молчанием, о Руфь!

— Ну что мне делать?! — вскричала Руфь. — Мистер Беллингам, вы должны бы помочь мне, а вы все больше и больше запутываете меня.

— Я вас запутываю, дорогая Руфь? Мне все кажется очень просто. Вникните хорошенько! Вы сирота и в целом мире можете рассчитывать на любовь только одного человека, бедное дитя мое! Вас отвергло единственное существо, от которого вы могли ждать внимания, — эта грубая, жестокая, неумолимая женщина. Что же теперь для вас естественнее, а значит, и справедливее, чем обратиться к человеку, который горячо любит вас, который готов пойти за вас в огонь и в воду, который защитит вас от всякого зла? Конечно, если вы, как я начинаю подозревать, совершенно холодны к нему, так об этом не может быть и речи. В таком случае, Руфь, если вы ничего ко мне не чувствуете, то нам лучше всего теперь же расстаться. Я сейчас уйду от вас. Лучше мне уйти от вас, если вы ничего ко мне не чувствуете.

Он произнес последние слова очень грустно (так, по крайней мере, показалось Руфи) и сделал вид, что хочет высвободить свою руку из ее руки. Она тихонько придержала ее:

— Не покидайте меня, сэр. Это правда, у меня нет друзей, кроме вас. Не покидайте меня, прошу вас. Но умоляю, скажите, скажите, что мне делать?!

— И вы поступите так, как я вам скажу? Доверьтесь мне, я на все для вас готов. Я вам посоветую то, что мне кажется самым лучшим. Вникните в свое положение. Миссис Мейсон опишет вашему опекуну все, что случилось, самым преувеличенным образом. Он, как вы говорили, не питает к вам особенной любви и, конечно, откажется от вас. Я хотел бы помочь вам — может быть, через мою мать — или, по крайней мере, сколько-нибудь вас утешить, не правда ли, Руфь? Но меня здесь не будет. Я уезжаю далеко и не знаю, когда вернусь. Таково ваше настоящее положение. Теперь послушайте мой совет. Пойдемте в этот трактирчик. Я закажу вам чаю, он вам сейчас совсем не помешает, и оставлю вас пока что тут, а сам схожу домой за экипажем. Вернусь я самое позднее через час. Тогда будь что будет, а мы окажемся вместе. Мне этого довольно, а вам, Руфь? Скажите «да», скажите хоть шепотом, но доставьте мне наслаждение услышать это. Руфь, скажите «да»!