Элизабет Гаскелл - Руфь

— В самом деле, очень мило, — отвечала Дженни. — Какой чудесный цветок! Жаль только, что у него нет запаха.

— А по мне, он хорош и такой, как есть. Я бы ни на что его не променяла! Какой он белый, чистый! — воскликнула Руфь, неохотно расставаясь со своим сокровищем, чтобы поставить его в воду. — А кто этот мистер Беллингам?

— Он сын миссис Беллингам, владелицы поместья возле монастыря. Мы ей шили серый атласный салоп, — отвечала Дженни сонным голосом.

— Это было до меня, — сказала Руфь.

Ответа не последовало: Дженни уже спала.

Руфь еще не скоро последовала ее примеру. И поутру улыбка освещала лицо Руфи, так что Дженни не стала будить ее, а только посмотрела с восхищением: Руфь была прекрасна в своем счастье.

«Ей снится бал», — подумала Дженни.

Она не ошиблась. Однако одно лицо чаще других являлось Руфи в сновидениях. Он дарил ей цветок за цветком, и как быстро пролетел сон! В прошлую ночь она видела во сне свою покойную мать и плакала, теперь она видела мистера Беллингама и улыбалась.

А между тем, не был ли второй сон хуже первого?

Реальность показалась ей этим утром неприятнее, чем обычно. Ряд бессонных ночей, а может быть, и волнения прошлого вечера сделали ее неспособной равнодушно выслушивать замечания и выговоры, щедро достававшиеся на долю всем «юным леди» от хозяйки.

Миссис Мейсон, хотя и сделалась первой портнихой в графстве, не избавилась от многих человеческих слабостей. В это утро ей невозможно было угодить: всё и вся казалось ей неправильным. Она, похоже, встала в это утро с твердым намерением к вечеру привести в порядок весь мир — свой мир, по крайней мере со всем, что в нем заключается. Упущения и беспорядки, которые долгое время проходили незамеченными, выводились теперь на чистую воду и получали достойную кару. Только совершенство могло бы удовлетворить миссис Мейсон в такое время.

У нее были определенные понятия о справедливости, правда не особенно утонченные и возвышенные, а такие же, как, например, у всех бакалейщиков или торговцев чаем. В прошлую ночь миссис Мейсон сделала маленькие послабления работницам и сегодня намеревалась наверстать их усиленной строгостью. Такая манера исправлять ошибки вполне согласовалась с ее понятиями о справедливости.

Руфь не могла сделать над собой усилий, а без этого нельзя было угодить хозяйке. В мастерской то и дело раздавались крики:

— Мисс Хилтон, куда вы дели голубую персидскую материю? Если что не убрано, то, значит, вечером мисс Хилтон была дежурной!

— Мисс Хилтон уезжала вчера вечером, я убирала вместо нее, — сказала одна из девушек. — Я сейчас найду материю.

— О, я знаю, что мисс Хилтон имеет привычку сваливать на других свои обязанности, — отвечала миссис Мейсон.

Руфь покраснела, и слезы навернулись у нее на глаза. Но, сознавая всю несправедливость обвинений, она внутренне подосадовала на себя за то, что обиделась на них, всю бесполезность своего поступка. Уже стоя в воде, она подумала, что лучше было бы позвать на помощь. Едва эта мысль пришла ей в голову, как послышался звук более резкий, чем приглушенный плеск воды: то были удары конских копыт по воде. Как молния промчался мимо всадник, вот он в реке повернул вниз по течению, остановился, протянул руку — и маленькая жизнь спасена, ребенок сохранен для тех, кто его любит! Руфь замерла пораженная и ошеломленная всем происшедшим. Когда всадник повернул лошадь и направился к берегу, она узнала мистера Беллингама, знакомого ей с прошлой ночи. Мальчик лишился чувств, и Руфь решила, что он мертв. Глаза ее наполнились слезами. Она поспешила к берегу, к тому месту, куда направлял своего коня мистер Беллингам.

— Он умер?! — вскричала она, протягивая руки к малютке.

Руфь чувствовала, что для возвращения сознания, если только оно еще может вернуться, надо скорей перевернуть тело.

— Не думаю, — отвечал Беллингам, передавая ей мальчишку и спрыгивая с лошади. — Это ваш брат? Вы знаете его?

— Смотрите! — вскричала Руфь, сев на землю, чтобы было удобнее поддерживать бедного мальчика. — Пульс бьется, он жив! О сэр, он жив! Чей это мальчик? — спросила она, обращаясь к толпе, уже собравшейся вокруг них.

— Это внук старой Нелли Браунсон, — ответили ей.

— Надо сейчас же отнести его домой. Далеко это?

— Нет-нет, тут совсем рядом.

— Эй, кто-нибудь, живо сбегайте за доктором! — приказал мистер Беллингам, обращаясь к толпе. — И надо поскорее отнести его к старухе. А вам не для чего дольше держать его, — обратился он к Руфи, впервые припоминая, что где-то ее видел, — вы и так уже совсем промокли. Ну-ка, молодец, возьми его!

Но ребенок судорожно ухватился за платье Руфи, так что его невозможно было отцепить. Она подняла тяжелую ношу и бережно понесла ее к маленькому низенькому домику, на который указали соседи. Сгорбленная старуха вышла оттуда к ним навстречу и тревожно смотрела на них.

— Боже правый! — вскричала она. — Этот был последний, но и он умер прежде меня!

— Вздор! — перебил мистер Беллингам. — Ребенок жив и, скорее всего, не умрет.

Но старуха не хотела ничего слушать. Она упорно твердила, что внук ее мертв. И действительно, он умер бы, если бы Руфь и несколько соседей, следуя указаниям мистера Беллингама, не использовали всех средств для возвращения его к жизни.

— Однако как долго они ходят за доктором, — заметил мистер Беллингам.

Между ним и Руфью установилось какое-то безмолвное соглашение, может быть, потому, что только они двое, за исключением детей, были свидетелями происшествия, а может быть, и оттого, что из всех собравшихся только они обладали той степенью развития, которая позволяла понимать слова и даже мысли друг друга.

— Да, нелегко вбить какое-либо понятие в эти глупые головы! Они зевают теперь и рассуждают, какого доктора позвать, как будто не все равно, — Брауна или Смита, лишь бы только не дурака. Ну как бы там ни было, мне ждать некогда. Я и так опаздывал, когда увидел мальчика. Теперь он почти пришел в себя и уже открывает глаза, так что я решительно не вижу надобности оставаться дольше в этой душной каморке. Могу ли я обеспокоить вас небольшой просьбой? Будьте так добры, примите на себя заботы о нашем маленьком приятеле. Согласны? Тогда вот вам мой кошелек.

Руфь с радостью согласилась на это предложение. Но в кошельке лежало среди прочего несколько золотых монет, и она не захотела брать на себя ответственность за такую громадную сумму:

— О, этого много, сэр, одного соверена будет довольно, и даже больше чем достаточно. Дайте мне только один соверен. Все, что останется от него, я вам возвращу при первом свидании. Или, может быть, вы желаете, чтобы я прислала вам деньги?

— Лучше бы пока все деньги побыли у вас. Господи, какая здесь вонь и грязь, я решительно не могу находиться здесь больше ни минуты. Да и вы тут не стойте, а то отравитесь этим гнусным воздухом. Отойдите к двери, прошу вас! Впрочем, если вам кажется, что одного соверена довольно, я возьму назад свой кошелек, но прошу вас еще раз: в случае какой-нибудь надобности обратитесь прямо ко мне.