Элизабет Гаскелл - Руфь

Ее рассердила речь мистера Хиксона. Возможно, причиной ее гнева послужили и попытки гостя полюбезничать с дочерью своего богатого хозяина, которые она отвергла с отвращением женщины, чье сердце уже занято. Джемайме сейчас хотелось быть мужчиной, чтобы высказать свое негодование насчет этого смешения правды и лжи.

Она была благодарна мистеру Бенсону за его ясное и краткое высказывание, исполненное высшей силы, против которой было нечего возразить. И вот теперь мистер Фарквар встает на вражескую сторону. Это было очень неприятно.

— Послушайте, Джемайма, — сказал мистер Фарквар, тронутый и даже втайне польщенный тем, что его слова произвели на нее такое впечатление, — не сердитесь на меня, позвольте мне объясниться. Я пока сам себя не вполне понимаю, и я хочу задать мистеру Бенсону очень щекотливый вопрос, о котором я попрошу его высказать свое мнение серьезно. Мистер Бенсон, могу я спросить вас, находите ли вы возможным всегда строго держаться этого правила в своих поступках? Потому что если вы не всегда его придерживаетесь, то что же говорить о других? Не встречаются ли такие случаи, в которых необходимо достигать добра посредством зла? Я не говорю так беспечно и самонадеянно, как тот человек, — сказал он, понижая голос и обращаясь исключительно к Джемайме, — я действительно хочу знать, что ответит мистер Бенсон, потому что я не знаю никого, чье слово было бы более весомым.

Мистер Бенсон надолго замолчал. Он даже не заметил, как миссис Брэдшоу и Джемайма вышли из комнаты. Он действительно, как мистер Фарквар и предполагал, глубоко ушел в себя, пытаясь понять, насколько принципы согласовывались у него с поступками. Когда он смог снова продолжить беседу, он услышал, что разговор о выборах все еще продолжается. Мистер Хиксон чувствовал, что его собственные принципы явно расходятся с принципами пастора, и в то же время он знал со слов парламентского агента, что с мистером Бенсоном лучше не ссориться, поскольку он имеет влияние на простой народ. Поэтому мистер Хиксон начал несколько подобострастно расспрашивать пастора о разных вещах, относясь к нему как к человеку, стоящему выше его по своим познаниям, чем удивил мистера Брэдшоу, который привык относиться к «этому Бенсону» с вежливой снисходительностью, как слушают детей, еще ничему не выучившихся. В конце разговора мистера Хиксона с мистером Бенсоном о предметах, которые действительно интересовали последнего и о которых он рассказал подробно, молодой законник очень громко сказал мистеру Брэдшоу:

— Я бы желал, чтобы мистер Донн был здесь. Думаю, последние полчаса разговора заинтересовали бы его так же, как и меня.

Если бы мистер Брэдшоу знал, что в эту самую минуту мистер Донн сидит и изучает общественные интересы эклстонцев и проклинает как раз те принципы, которые проповедовал мистер Бенсон, как пустое донкихотство, то глава городских диссентеров не испытал бы укола зависти при мысли, что пастор может возбудить такое же восхищение в будущем члене парламента. А если бы мистер Бенсон был дальновиднее, то не стал бы надеяться, что может заинтересовать мистера Донна своим знанием народной жизни Эклстона и уговорить его выступить лично против любых попыток подкупа.

Мистер Бенсон думал об этом добрую половину ночи и в конце концов решил написать проповедь о христианском взгляде на политические обязанности, которая могла оказаться полезна накануне выборов всем — и избирателям, и его прихожанам. Мистера Донна ждали в доме мистера Брэдшоу в воскресенье, и Бенсоны решили, что гость несомненно явится в этот день в церковь. Однако совесть не давала покоя пастору. Его теперешние намерения лишь немного смягчили болезненную память о том зле, которое он допустил во имя добра. Даже вид спящего Леонарда — лучи рассветного солнца, освещающие его розовые щечки, открытый рот, мерное дыхание и не до конца прикрытые глаза, — даже вид мирно спящего невинного ребенка не смог до конца унять растревоженную душу мистера Бенсона.

Леонард и его мать видели друг друга во сне в эту ночь. Сон Руфи о маленьком сыне был полон такого неопределенного страха, что она проснулась и уже не пыталась заснуть, чтобы зловещий сон не вернулся. Малыш, напротив, видел маму сидящей рядом с ним на кровати и улыбающейся ему так ласково, как она обычно улыбалась по утрам. Потом мама увидела, что он проснулся (все это было по-прежнему во сне), улыбнулась еще нежнее, крепко поцеловала его и, развернув широкие белые крылья (это не удивило ребенка — он всегда знал, что они у нее есть), улетела через открытое окно далеко в голубое летнее небо. Леонард проснулся и вспомнил, как далеко от него на самом деле находится мама — гораздо дальше и недостижимее, чем то голубое небо, куда она улетала во сне, — и он заплакал, желая снова заснуть.

Несмотря на разлуку с сыном, которая составляла главное несчастье Руфи, она искренне наслаждалась своим пребыванием на берегу моря. Прежде всего ее радовало то, что здоровье Лизы поправлялось не по дням, а по часам. Доктор предписал детям поменьше заниматься, и поэтому было много времени для прогулок, которые любила и Руфь, и ее ученицы. А когда шел дождь и дули сильные ветры, то вся местность с ее морскими видами оставалась все также восхитительна, да и сам дом, где они жили, нравился им чрезвычайно.

Это был большой дом на вершине нависавшей над берегом скалы, называвшейся Орлиной. Извилистые тропинки вели с вершины к морю. Изнеженному или пожилому человеку дом показался бы открытым всем ветрам, и нынешний владелец хотел от него избавиться. Однако временные жильцы находили особую прелесть именно в этой открытости.

Из любого окна был виден горизонт, где собирались и строились в боевые порядки грозовые тучи. Затем они отправлялись в поход, и все бескрайнее небо затягивалось чернотой, так что воздух над зеленой землей отливал пурпуром, отчего и сама гроза казалась прекрасной. Постепенно полосы дождя окутывали дом на скале, и уже нельзя было различить ни неба, ни моря, ни земли. А затем буря внезапно прекращалась, и только тяжелые капли блестели под солнцем на листьях и траве, и «птички пели на рассвете, птички пели на закате» [15] Э. Браунинг. «Стихи о герцогине Мэй». , и слышался приятный звук стекающей в море воды.

— Ах, если бы папа купил этот дом! — воскликнула однажды Лиза после такой грозы, которой она долго молча любовалась из окна, пока тучи не исчезли, превратившись в «небольшое облако… величиною в ладонь человеческую» [16] 3 Цар. 18:44. .

— Я боюсь, мама этого не захочет, — ответила Мери. — Она назовет наш свежий ветерок сквозняком и скажет, что мы тут простудимся.

— Зато Джемайма будет на нашей стороне. Но почему так долго нет миссис Денбай? Она должна была уже дойти до почты, когда пошел дождь.