Луиза Вильморен - Письмо в такси

— А я не хочу, чтобы какой-нибудь неприятный инцидент бросил тень на наши отношения с Дубляр-Депомами. Женщины наскучивают твоему брату, как только влюбляются в него по-настоящему, и Нану наскучит ему, как и все прочие. Бедняжка Жильберта не единственная жертва этого соблазнителя, — изрек Гюстав.

— О! Жильберту, наверное, было легко соблазнить. Она счет потеряла своим любовникам.

— Много любовников — признак большого невезения, — возразил Гюстав и пошел спать, даже не задержавшись в гостиной.

Сесилия какое-то время занималась цветами, потом раскрыла окно и облокотилась на подоконник. Она представляла себе стол и два прибора на белой скатерти под сенью деревьев Булонского леса. Два прибора для мужчины и девушки, в которой просыпалась и улыбалась жизнь, как она улыбалась в цветах на ветвях каштанов. Розовые свечки на фоне ночи, длинные волосы, касающиеся бледных плеч, и маленькие ножки — такие легкие, что не оставляют следов. Как только дух восстает против опасностей, угрожающих материи, сердце, чувствительное к чарам непостоянства, влюбляется в вечный долг, словно любовь властна осуществить желания верности. Каждый, воображая будущее, которое открывается перед кем-то другим, измеряет размеры собственной тюрьмы, и Сесилия думала о своем брате. «Ему всегда хочется добавить слова, расставить акценты и даже чувства между строк уже написанной страницы, но его будет манить к себе чистый лист, чтобы начертить на нем целомудренный рисунок», — говорила она себе в тот самый час, когда Александр и Нану в открытой машине скользили, словно на яхте, среди других дорожных судов Булонского леса, главным островом которого был Пре Кателан.

Войны чудом пощадили этот сад, где приглушают голос, словно чтобы не нарушить чей-то покой. Здесь покоятся не часы, а некий час, и чувствуешь себя словно на берегу Женевского озера, где слегка грассирующие дамы, которым кроткая аккуратность придает обаяние выздоравливающих, ищут тень от тени под смоковницами и кедрами на лужайках, в час, когда с позвякивающих чайных ложечек взлетают почти невидимые серебряные эльфы. Пока их мужья, обычно жгучие брюнеты, обсуждают в жакетах свой бизнес — сигарный или трамвайный, — эти дамы покусывают фиалку и курят сигарету, набитую восточным табаком — подарок бывших дипломатов Высокой Порты. В их взглядах — целая аптечка, и когда они восклицают: «Сердечко мое! Мое сердечко! Где мое сердечко?» — к ним подбегают малюсенькие собачонки, у которых глаза размером с живот, они надушены «Жикки» или «Хамман Букет» — свидетельство верности их хозяек их вечно отсутствующим хозяевам. Иногда у этих дам есть сын, которому вечно не больше девяти — одиннадцати лет, они окружают его врачами и окулистами. Такой мальчик любит траур, умывается розовой эссенцией «Испаган», коллекционирует древние монеты, пьет теплую и дорогую воду и ест только фруктовые салаты, сдобренные ананасовым соком. Если сказать его матери, что он подрос или делает успехи, она ответит: «Прочтите «Трактат о философико-лингвистической бледности» профессора Сигиса Эзольмана, там сказано, что слово «успех» ничего не значит. Это статичное слово. Что касается моего сына, это не успехи, а преувеличение — окрашенный термин, происходящий из неограниченной тенденции».

В Пре Кателане вихрь сражений сорвал тюлевые вуальки со шляп прогуливавшихся дам, золотые бубенчики на ошейниках их собачек прозвонили отходную целой эпохе, и пушечные выстрелы, унеся шляпы мужчин, лишили их грациозного приветствия, но войны, от которых желтеют газоны, деревья обвивает плющ, а сады — гостиные природы — приходят в запустение, пощадили Пре Кателан, там еще встречаются дамы, полулежащие в креслах, укутав ноги пледом из шерсти ламы, и читающие произведения профессора Сигиса Эзольмана подле розового куста, на котором цветет последняя летняя или первая весенняя роза. Ресторан, расположенный в этом саду, по вечерам освещен и напоминает курзалы, сияющие огнями в ботанических садах водных курортов Германии или немецкой Швейцарии. Нежная музыка расцвечивает ночь синим, и горизонт выглядит доверительно. Забываешь о бескрайней осени и о том, что руки мнут опавшие листья — каждый со своим автографом: забываешь морскую пустыню в непрерывном движении и о крупных зайцах, сидящих на вспаханных опушках леса. Соблазны томятся, рассуждения уже не путаются, и в меланхолии счастья чувствуется нега алькова.

В этот ресторан Александр и привел Нану. На ней было накрахмаленное платье; счастливая от полуосознания смутных планов и смутных надежд, которые ее сердце подбрасывало рассудку, она оглядывалась по сторонам и хлопала в ладоши, не соприкасаясь пальцами, как маленькие дети перед притягивающим их предметом, который они хотели бы заполучить. Множество женщин услаждали ночи Александра, но еще никогда он не мечтал о голубой наготе невинности и дрожал при мысли о том, что кто-нибудь может похитить у него Нану. Он предназначал ее себе, он больше себе не принадлежал и так торопился заключить ее в объятия, что не стал ждать и пяти минут и сразу пригласил ее на танец.

— Знаете ли вы, кто вы? — спросил он ее.

— Нет.

— Ну так вот, вы — моя прекрасная новость. «Прекрасная новость» — так я назову свою следующую оперетту. Я посвящу ее вам, и вы будете в ней петь.

За этот вечер, и часто в тишине, они многое сказали друг другу, а когда посетители ушли и оркестр играл только для них одних, она облокотилась на рояль и, повинуясь желанию Александра, спела для него весьма смело.

Александр Тек жил в Нейи на улице Пармантье в квартире, занимавшей весь первый этаж. Солнце проникало туда со двора, выложенного Сероватыми плитами. Этот довольно прохладный двор на следующий день пересекла Жильберта, и в стуке ее каблуков звучал ее гнев. Она остановилась у окна, посмотрела, как Александр работает за столом, и постучала. Он открыл ей, она поняла по его улыбке, что ее визит пришелся некстати, но притворилась недогадливой и вошла. Ее внимание привлекла красная роза в бокале на камине. Это была роза из ночного клуба, которую Нану вынула из букета, подаренного ей Александром в прошлый вечер, а он заботливо поставил в воду. Жильберта подошла к камину, наклонилась, словно чтобы понюхать цветок, а затем в бешенстве схватила его, измяла в руках, бросила на пол и растоптала со словами: «Вот все, чего она заслуживает».

Александр указал ей на дверь:

— Меня нет дома, и я терпеть не могу, когда в мое отсутствие здесь кто-то есть.

Но она не сдвинулась с места.

— Мои знакомые, — продолжала она, — видели вас прошлой ночью, поздно, очень поздно, в компании одной девицы…

— Я и не думал скрываться.

— Вот почему мне жаль ее, ведь в тот день, когда вы ее обманете, вы даже не постараетесь вести себя скромнее.