Николай Семченко - Что движет солнце и светила (сборник)

— Не удивляйтесь, бабушка! В нашем автобусе еще и не то бывает.

— А что, собственно, происходит? — решилась наконец спросить Наталья Андреевна. — И где это мы едем?

— Ничего не происходит, — ответила кондукторша. — В. том-то и дело, что ничего не происходит и нигде мы не едем…

Автобус между тем набирал скорость, и снова мелькали вокруг дома, деревья, лужи на асфальте. Пассажир сидел молча и читал свою газету, а может, и не читал: он ни разу не перевернул страницу и не поменял положение головы. Что-то в нем показалось Наталье Андреевне смутно знакомым, но она так и не сумела определить, что именно.

— Лучше бы вам, бабушка, сейчас выйти, — сказала кондукторша.

Вам на свежий воздух надо. Нервы у вас расшалились, а может, сердце прихватило…

— Да с чего это вы взяли? — рассердилась Наталья Андреевна. — У меня с головой все в порядке.

— Тем более, — спокойно сказала кондукторша. — Если с головой все в порядке, то вы и сами должны понять: пора выходить, пока мы не приехали на конечную остановку. Оттуда мы никого назад не возим.

— Да, не возят, — вдруг сказал пассажир и отогнул концы воротника, скрывавшие его лицо.

Наталья Андреевна почувствовала, как кровь бросилась ей в голову, даже жарко стало. Это был Николай Михайлович!

— Но как же… ведь ты… ничего не понимаю, — бессвязно пробормотала Наталья Андреевна.

— Очень хотел на тебя поглядеть, — спокойно сказал Николай Михайлович. Что это ты так перепугалась? С Софочкой премило болтала, а ведь и она уже…

— Молчи, молчи! — крикнула Наталья Андреевна. — Не хочу тебя слушать!

— Пожалуйста, — ответил Николай Михайлович. — К молчанию мне не привыкать. Я всю жизнь молчал, а уж теперь-то и подавно.

Наталья Андреевна снова стала задыхаться: ей было душно в спертом, каком-то затхлом воздухе этого автобуса.

— Давайте я вас выведу все-таки на свежий воздух, — услышала она голос над собой. — Может, «скорую» вызвать? Вам очень плохо?

Наталья Андреевна увидела над собой лицо незнакомого молодого человека. Склонившись к ней, он бережно обхватил ее и попытался приподнять.

— Не надо, я сама, — сказала Наталья Андреевна и посмотрела на то место, где должен был сидеть Николай Михайлович.

— Дайте ей валидол, — сказала кондукторша и протянула стеклянную трубочку с лекарством. — Она переутомилась. Уже давно едет.

Николай Михайлович по-прежнему сидел на своем месте, но в автобусе откуда-то взялось так много народа, что Наталья Андреевна уже не видел-а его лица — только эту широкополую шляпу, больше ничего. Пассажиры помогли ей сойти, а молодой человек, выбежав следом, даже довел ее до скамейки и посадил, сунув в руку трубочку с валидолом. Едва он заскочил в автобус снова, как тот рванул с места и весело, азартно помчался дальше. На прощание чернявый водитель даже высунулся из кабины и приветливо помахал Наталье Андреевне рукой. Это было против всех правил, ведь водитель обычно сидит слева и никак не может помахать пассажиру, вышедшему на остановке. Но обычные правила, видимо, в этом странном автобусе не действовали.

С Амура потянуло свежим ветерком — это был пока даже не сам ветер, а легкое дуновение, чуть-чуть шевельнувшее листья серого, пыльного тополя. Но и эта малость приятно подействовала на Наталью Андреевну: от сердца отлегло, дышать стало легче.

Наталья Андреевна, опираясь о спинку скамьи, поднялась и медленно пошла вдоль знакомой улицы. Там, в самом ее конце, кособочился двухэтажный деревянный дом с резными ставенками. Его крышу венчало сооружение, напоминавшее башенку с остроконечным шпилем, на котором некогда вертелся флюгер — золотой петушок. Сашенька Иртеньев очень гордился им, и даже свое выпускное сочинение начал с описания дома, в котором прожил свои семнадцать лет день в день. Он выбрал свободную тему: «Нам поэзия строить и жить помогает». Наталья Андреевна даже пожалела, что существует только одна высшая оценка — «отлично», потому что сочинение Сашеньки было просто великолепным: свободная, ясная мысль, прозрачный великолепный в своей метафорис-.тичности стиль, неожиданные парадоксы — все указывало на талант, готовый расцвести. Но в институт Иртеньев не смог поступить: наработавшись на огороде, он, потный, попил воды из колодца холодная, обжигающая горло, она вызвала воспаление легких. Сашу уложили в больницу как раз накануне вступительных экзаменов. А весной он ушел в армию — выполнять, как тогда говорили, свой священный долг перед Родиной. Только почему-то он выполнял его в чужой стране — Афганистане. Саша успел прислать оттуда несколько писем со своими стихами, а потом надолго замолчал. Наталья Андреевна испугалась: все-таки война, где все по-настоящему — и пуля, и смерть, и раны. Она сходила к матери Саши, и Анна Тимофеевна, не сдержавшись, разрыдалась: «Он в госпитале в Кабуле. Сам ничего не пишет. Хорошо, что мне ответил один его друг. Боюсь, как бы беды не вышло».

Вещее сердце Анны Тимофеевны почувствовало беду на расстоянии: безногий Саша, которого мучили сильнейшие боли, сумел на загипсованных руках доползти до подоконника и выброситься с пятого этажа. Никто толком не знал, о чем он думал последние дни, какие мысли его терзали и почему он так поступил. Саша ни с кем не разговаривал и целыми днями лежал, повернувшись лицом к стене. Но до него, в общем-то, никому и дела не было. А Сашин поступок посчитали малодушием, о чем, правда, майор, сопровождавший цинковый гроб, прямо не сказал, но намекнул: «Бывает и хуже, а люди живут. Страна помогает им чем может».

Страна, однако, довольно быстро забыла о безногом солдате, окончившем свою жизнь в далекой, чужой и непонятной державе, охваченной мятежом, внутренними противоречиями и неразберихой: кто прав, кто виноват — это и сами жители, наверное, разобрать не могли, но зато единодушно объединялись против пришельцев, которые зачем-то сунулись в их дела. Думать-то Наталья Андреевна думала именно так, но даже в письмах к вольтерьянке Софочке об этом не писала: не была уверена, что их переписку не читает кто-нибудь еще. Вообще, — ей иногда казалось, что даже в собственной квартире, оставаясь одна, она на самом деле была под чьим-то наблюдением, как микроб в пробирке. И тем не менее она, ударник коммунистического труда, учитель-новатор, наставник, заместитель директора школы по учебной работе, сделала то, что переполошило райвоенкома с его аппаратом, участкового милиционера и Бог знает кого еще.

Однажды на зеленой стене двухэтажного дома в конце тенистой старой улочки появилась фанерная табличка, напоминавшая мемориальную доску: «Здесь жил Александр Иртеньев. Он мог бы стать поэтом, но погиб в Афганистане».

Анна Тимофеевна потом рассказывала, что ее вызывали даже в КГБ, где по душам беседовали, мягко намекали, что знают, кто повесил эту табличку, но, конечно, понимают безутешное горе родных и потому-никаких выводов пока делать не станут. Но Наталью Андреевну никто никуда не вызывал: она явно числилась в благонадежных гражданах.