Николай Семченко - Что движет солнце и светила (сборник)

— Господи, — изумилась она. — Откуда ты о них знаешь?

— А я просто обязан знать обо всём, что есть хорошего в мире творчества. Иначе мой бизнес лопнет. Ну что, покажешь?

Изабелла представила тот кавардак, который стоял в квартире: неприбранная, неделю не мытая гостиная; пыльная мастерская, под ногами похрустывают осколочки пережжённой глины, везде обрывки бумаги, пустые тюбики из-под красок, поломанные кисти, а вместо абажура — плетёная корзина из-под вьетнамских ананасов. Чёрт возьми, уже полмесяца, если не больше, собирается её расписать и украсить сухими листьями, цветами и серпантином черёмуховой стружки. Ой, слишком живописен весь этот художественный беспорядок, и гость может подумать, что хозяйка просто неряха и грязнуля.

Но Пётр явно читал мысли — рассмеялся: дескать, не знаю разве нравов художников, не смущайся! — и повлёк её к автомобилю, где сидели два молчаливых мордоворота.

— Не обращай на них внимания, — сказал Пётр. — Они глухи, немы и слепы. Без них никак не обойдёшься, Зина! Рэкет кругом, честному человеку нельзя сделать и шага — хорошо, если карманы только вывернут, а то ведь, знаешь, и кишки могут выпустить…

Крутые парни сидели не шевелясь, как манекены. Только глаза были в постоянном движении.

Машина остановилась у коммерческого киоска. Один из молодцев выскочил, быстро напихал в пакет вина, шоколада, ядреных апельсинов и даже прихватил ананас с задорным зеленым хохолком. Продавщица изумилась:

— У нас торговля не на «зелененькие», а на рубли! Ой, зачем так много? Спасибо! Приезжайте ещё…

И пока обалдевшая Изабелла соображала, что к чему и не стоит ли всерьёз заняться Петькой («Ну и что, что в Москве живёт, из Парижей не вылазит! Разве не клялся в любви до гроба?»), — он просто и без всякого стеснения сказал:

— Не думай, что я хочу тебя трахнуть. По-быстрому не люблю, а для небыстрого секса времени нет. У меня сегодня ещё две встречи, потом — ужин с нужными людьми в узком кругу. Я бы тебя взял, но меня не поймут. Туда со своими тёлками не ходят…

— А я и не напрашиваюсь, — оскорбилась гордая Изабелла. — И никакая я не телка!

— Потому и хочу по-человечески посидеть хоть полчаса, — сказал Пётр. Я так хотел тебя увидеть!

— Неужели? Двадцать три года прошло. Мог бы хоть открыточку послать…

— Куда? — ласково улыбнулся он. — На деревню, твоей маме? Да и не любитель я писанины, ты же знаешь! Да и то сказать, в слове «корова» могу сделать, как минимум, две ошибки…

От этого трёпа, запаха дорогого одеколона с лёгкой горчинкой, быстрой езды и Бог знает ещё от чего у Изабеллы закружилась голова. И пока они поднимались в дребезжащем, вонючем лифте, сжатые мордоворотами-молчунами, и подходили к её двери, обитой коричневым дерматином, и она долго, невыносимо долго ковырялась в разболтанных замках, и потом, в полутёмной прихожей, заваленной обувью, пачками старых газет, смятыми свитерами и куртками, под тусклой жёлтой лампочкой, она всё ждала, что он хотя бы легонько, совсем чуть-чуть приобнимет её или как бы нечаянно коснется ладонью. Но Пётр был как за стеклянной стеной: вот он, рядом, но не достать!

Поозиравшись вокруг, Пётр хмыкнул:

— Фигурок не вижу. Зато понял, что ты занимаешься семеноводством. Не иначе, фирму «Семена» открыла?

И правда, везде, где только можно, стояли тарелочки с какими-то зёрнышками, сливовыми и персиковыми косточками, орехами, соплодиями ольхи и шишечками сосны, а из полиэтиленовых пакетов торчали сухие ветки, корни, колоски. Изабелла увлеклась природными материалами, составляла композиции и панно, которые вроде бы получались к неё неплохо, и она была в этом уверена, пока в одной школе не увидела настенные тарелки, сделанные из среза амурского бархата. Украшенные букетами из тополиного пуха и орнаментом из арбузных семян, они поразили её простотой и гармоничностью. А сделала это чудо тринадцатилетняя девочка. Изабелла как-то сразу и охладела к столь «детскому» искусству.

— Ах, это! — пожала плечами Изабелла. — Не удивляйся! Я пережила очередное увлечение…

— Очень бурное, надо полагать, — заметил Пётр и, ловко смахнув с кресла пучок серых колосков, уселся, положив ногу на ногу. — Но несмотря на это, вполне в форме и сможешь, наверное, сварить кофе?

— Паразит, — ласково сказала Изабелла и шутливо хлопнула его по плечу. — Я мужчинами не увлекаюсь, но разрешаю им увлекаться мной. Искусство — вот что меня занимает по-настоящему. Это такой огромный, безбрежный океан, что можно всю жизнь проискать нужную тебе пристань…

Она села на своего любимого конька и, конечно, поехала — иноходью, аллюром, галопом, вскачь, и долго бы не остановилась, если бы Пётр не схватился за сердце и не простонал с трагикомическими ужимками:

— О, дорогая! Умираю! Глоток кофе! Ради Бога!

Желая ему угодить, Изабелла достала банку «Максима», но Пётр растворимый кофе не уважал, лишь из приличия отхлебнул глоточек-другой. Разговор у них не клеился, вернее — шёл на уровне всех этих «а помнишь?», «ты не забыл?».

Наконец вспомнили и о фигурках из глины. Оказывается, Петру о них между прочим рассказала Марианна. Он, может, и внимания бы не обратил, мало ли о чём может щебетать восторженная дамочка-искусствовед. Но в разговоре мелькнула девичья фамилия Изабеллы.

— Так ты и не решилась её сменить? — спросил Пётр. — Муж не в обиде?

— Муж? А что это такое? — деланно рассмеялась Изабелла. — Сына сама вырастила. Теперь и замуж можно выйти. Да только никто не берёт.

— Ну уж?!

— Да уж! Боитесь вы, мужики, настоящей любви. Поспать — это завсегда пожалуйста, а дать работу душе — слабо, ничего не получается…

— А не задумывалась ли ты, дорогая, о том, что разговоры о душе, духовности и всяком таком прочем обычно ведут импотенты? Или голубые? Им от женщины и не нужно ничего другого.

— Вот уж выдумал! — Изабелла даже опешила. А Пётр невозмутимо вертел фигурку совы, внимательно рассматривая её со всех сторон.

Изабелла раскрасила сову поперечными красными и чёрными полосами, спиралями и завитушками.

— Странно, — озабоченно нахмурился Пётр. — Вроде похоже на традиционную роспись, но, извини, не настоящее. Может, ты и добивалась эффекта стилизации?

— Да это вообще от нечего делать, для забавы, — смутилась Изабелла. Не относись очень серьёзно. И вообще, отдай мне эту птицу!

— Знаешь, она мне сначала понравилась, — задумчиво сказал Пётр. — Я даже подумал: это что-то настоящее! А оказалось — подделка, не более…

Он поставил сову на полированную поверхность стола, взял чашку с кофе, но, чуть прикоснувшись к ней губами, заметил:

— Не понимаю, какое удовольствие можно получать от заменителей всего настоящего…

Изабелла, ещё не опомнившаяся от его реплики насчёт искусства-подделки, конечно, растерялась, но не совсем: