Николай Семченко - Что движет солнце и светила (сборник)

— А наш следователь, между прочим, сказал, что мы с ним ещё обязательно увидимся, — напомнила Лариса. — И про эти бумаги всё время спрашивал. Он считает, что Витьку из-за них прикончили…

— Замолчи!

Лариса вздрогнула: не ожидала, что он закричит так громко.

Александр потянулся к пачке сигарет и локтем нечаянно спихнул на пол чашку с недопитым чаем. Она аккуратно раскололась на две половинки.

— Посуда бьётся — жди удач! — преувеличенно жизнерадостно воскликнула Лариса. — Сиди. Я замету…

Александр, скривившись, пнул в угол то, что осталось от чашки.

— Не строй из себя дурочку, — сказал он. — Соседи видели: вечером Виктор пришёл к нам, а когда ушёл — этому свидетелей нет.

Она уронила веник и, не поворачиваясь к нему, чётко, почти по слогам произнесла:

— Я ничего не знаю. И ты ничего не знаешь. Он ушёл от нас в десять часов вечера. Больше мы его не видели. Я и ты ничего не знаем…

— Нет, знаем! — Александр стукнул по столу кулаком. — Знаем, что он был сильно пьян. Знаем, что боялся каких-то разборок, но ничего конкретного нам не сказал.

— И больше мы ничего не знаем! — как заклинание, повторила Лариса. — И знать ничего не хотим!

— А знаем мы другое, — Александр наигранно потянулся и преувеличенно громко зевнул. — Время-то позднее, приличные мужчины и женщины сейчас не разговоры разговаривают, а занимаются кое-чем поинтересней…

Ларису удивила внезапная смена темы разговора, но она на удивление быстро поддержала игру:

— Даже и не представляю, чем это таким интересным можно заниматься ночью. Все приличные люди, кажется, уже смотрят сны…

— Хватит разговоры разговаривать! — сказал Александр. — Иди сюда, раздень меня…

Лариса, таинственно улыбаясь, медленно расстегнула верхнюю пуговицу рубашки, кончиками пальцев коснулась его шеи, потянулась губами к щетинистой щеке, но он отклонился вбок и нетерпеливо вернул её ладонь к следующей пуговице:

— Ну, давай! Без нежностей…

Она сняла с него рубашку и, не глядя, бросила её на пол.

Александру нравилась эта готовность Ларисы на всё, что угодно, лишь бы доставить ему удовольствие.

До встречи с Ларисой он не знал женщины. Нет, конечно, они у него были и до Любаши, и сама Любаша никогда ему не отказывала, и за двадцать лет жизни с ней Александр зачем-то заводил скоропалительные и даже пикантные романы, было у него и то, что именуется как «случайные связи». Например, одна девица, которую он подвозил до соседнего села, сказала, не стесняясь: «Денег нет. Плачу натурой. Но и времени нет. Давай я быстро всё сама сделаю». И то, на что никак не могла решиться его законная супруга, эта городская пигалица запросто выполнила за две минуты, да ещё, поднимаясь с колен, лениво попеняла: «Что так быстро? Первый раз, что ли?»

Люба не признавала никаких фантазий, а когда он попытался показать ей «Кама-сутру» с картинками, то даже обругала его и назвала извращенцем. Ему всё чаще казалось, что в постели жена вообще ничего не испытывает и лишь стоически отбывает обязанности добропорядочной супруги.

По-настоящему её волновала, кажется, лишь чистота. Она готова была день и ночь драить полы, чистить кастрюли, протирать стёкла в серванте и во всех шкафах, доставать пылинки специальной щеточкой из самых укромных уголков, и не дай Бог, если он за обедом ронял крошку хлеба на пол, — Любаша моментально вскакивала, хватала тряпочку и, убрав мусоринку, тщательно протирала линолеум: по её понятиям, если пол не сверкает, как зеркало значит, хозяйка явно неряха, стыд и срам!

Летая с веником по дому, она обычно напевала свой любимый романс:

Она пять лет училась в музыкальной школе, и, как любила вспоминать, подавала некоторые надежды, дальше которых, однако, учёба не двинулась. Некоторые девчонки, с которыми Люба учила сольфеджио и другие музыкальные премудрости, потом сумели куда-то поступить — кто в культпросветучилище, кто в институт культуры, а одна, Маринка Морозова, добралась даже до Петербурга, который тогда именовался Ленинградом, и, провалив экзамены в консерваторию, попала-таки в какое-то музыкальное училище. А Люба решила звёзд с неба не хватать, и без неё желающих более чем достаточно.

Лариса, никаких музыкальных школ не посещавшая, прекрасно разбиралась в операх, любила классику, знала всех более-менее известных певцов и, дурачась, предпочитала напевать не что-то волнующе-серьёзное, а вот это:

— Не смотрите вы так сквозь прищур своих глаз,

Джентльмены, бароны и денди…

Я за двадцать минут опьянеть не смогла

От бокала холодного бренди…

Изображая из себя институтку — фею из бара, Лариса кокетливо поводила бедрами, закатывала глаза и страстно, по-цыгански трясла плечами. При этом она водила кончиком языка по губам и поочередно подмигивала, изгибая брови.

Вообще, Лариса считала, что в любви важней всего язык. Он может даже карлика превратить в гиганта большого секса и, наоборот, сделать непобедимого супермена коротышкой-пигмеем. Точно так же и какая-нибудь замухрышка, ни кожи — ни рожи, умеющая говорить ласковые слова, хвалить своего избранника и не стесняющаяся в любви бурного потока восторгов, нежданно-негаданно из невзрачной лягушонки оборачивается единственной и неповторимой принцессой.

Лариса изумила Александра, когда в самый, так сказать, ответственный момент вдруг заблаговестила:

— Раз, два, три! Мамочка!

Ох! Ах! Уй! Сказочка…

Эти выкрики ещё больше распалили его, и та ночь — вторая их ночь! пролетела как одно мгновенье, и он, привыкший к долгой тяжести супружества, проспал всего полчаса, а может, даже и меньше, но поднялся свежим и бодрым.

— Что, ты ничего не знал о брусинках? — удивилась Лариса, когда он начал расспрашивать её о ночных стихотворных выкриках.

— Нет, как-то не приходилось…

— А ещё русским считаешься, — шутливо упрекнула Лариса. — Наверно, думаешь, что когда поют «Эх, дубинушка, ухнем!» — это про каких-нибудь волжских бурлаков или лесных разбойников, да?

— А про что же?

— Про то же! «Дубинушку» исполняли, так сказать, на брачном ложе. А брусинки народ вообще придумал для того, чтоб любиться по-человечески, с радостью, а не как слепоглухонемые…

— Частушки, значит, надо петь, — усмехнулся Александр, — чтоб елда по стойке «смирно» встала…

— О, — оживилась Лариса, — да ты, оказывается, знаешь старинное слово. А какие ещё синонимы назовёшь?

Александр, кроме двадцать первого пальца, девичьей игрушки и женилки, ничего больше не вспомнил. Зато Лариса так и зачастила: