Джудит Тарр - Трон Исиды

Долгий вздох вырвался у всех находившихся в зале. Так бывало всегда, когда невесте открывали лицо. Покрывало делало ее незнакомкой; даже тогда, когда все хорошо ее знали и встречали по много раз в день. Теперь же невеста словно заново родилась, и мир ждал, когда она явит ему свое лицо, самое красивое из всех, — и неважно, совершенны ли на самом деле его черты или нет. Здесь, сейчас, она была единственной — избранной.

В мареве огней и блеска, в кружении лиц Диона видела лишь одно лицо — узкое, загорелое, обрамленное короной из полевых цветов. Оно было восторженным и одновременно будто ушедшим в себя; глаза Луция Севилия, гаруспика, были задумчивыми, словно он грезил наяву.

Внезапно тишину нарушил новый взрыв смеха и голосов. Слуги забегали с факелами. Музыка загремела неистово-громко и бойко.

Мужчины и женщины повскакивали со своих лож. Женщины подхватили Диону и потащили к двери; на улице ждала повозка, чтобы доставить невесту в дом мужа — в ее собственный дом. Но мужчины со смехом преградили им дорогу.

Это не входило в ритуал. Оцепенение Дионы сменилось удивлением. Мужчины напирали — нет, буквально продирались сквозь толпу женщин, кричавших от страха — настоящего и напускного. Диона ахнула от неожиданности, когда кто-то обхватил ее сзади, но тотчас узнала это прикосновение, эти худощавые сильные руки. Она дернулась, пытаясь повернуться к нему лицом.

— Луций!..

Перекидывая ее через плечо, он смеялся — Диона чувствовала, как тряслось его тело, — но сквозь смех ему удалось тихо сказать:

— Таков римский обычай [55] Этот обычай восходит к легенде о похищении сабинянок. Согласно этому преданию, в недавно основанном Риме недоставало женщин. Ромул, один из основателей Рима, устроил игры, на которые пригласил соседних сабинян вместе с их семьями. Во время игр римляне похитили незамужних сабинянок. . Идея Антония. Ты можешь драться, брыкаться — только не сильно. Немножко.

Но Диона инстинктивно брыкалась в полную силу. Умом она понимала, что это — Луций, но тело в страхе кричало: это же нападение! похищение! насилие! нарушение приличий!

Луций Севилий вряд ли донес бы ее до дому, хоть был не слабее Антония, но с легкостью преодолел расстояние до повозки, что само по себе было достаточно впечатляющим. Он тяжело дышал, но твердо стоял на ногах, когда усадил ее на подушки — плавно и мягко. От потрясения у Дионы перехватило дыхание, она потеряла дар речи. Луций едва успел сесть рядом с ней, как Антоний — пошатывающийся, веселый и пьяный — ликующе рявкнул, и белые мулы резко тронулись в путь. Диона навзничь упала на подушки, и рука Луция обняла ее. Она попыталась отстраниться — но не очень охотно.

Мужчины были донельзя довольны собой. Женщины — во главе с Клеопатрой — шушукались и замышляли месть.

Диона, чувствуя себя в повозке словно в капкане, накинула на лицо покрывало и постаралась отодвинуться как можно дальше к краю. Испуг уже прошел, и она начала злиться, но ни Луций, ни Антоний, казалось, этого не замечали. Хорошо бы превратить их в змей или в лягушек. Нет, лучше в мышей. Из римлян получатся отличные жирные мыши — кошкам Баст будет чем поживиться.

Магия всегда была к услугам Дионы. Это было сродни ее нраву: внешне спокойная, она могла в любую минуту разразиться гневом — если бы разрешила себе. Но она не стала будить спящую собаку — и вовсе не из милосердия к колобродам Антония: просто мыши могли легко спрятаться на улицах Александрии.

Они пели — «Hymen Hymenaie» [56] Гимн Гименею — свадебная песня, которая по древнему обычаю во время свадебного праздника исполняется хором, например, при введении невесты в дом жениха, или свадебной ночью перед покоями невесты, или перед брачными покоями. . Диона знала эти стишки, предназначенные для того, чтобы вгонять девушку в краску до тех пор, пока она не заплачет. Факелы ярко пылали в вечерних сумерках. Одна за одной на небе загорались звезды, и среди них самая роскошная — вечерняя звезда.

«Io Hymen Hymenaie, Hymenaie Hymen!»

Женщины пели по-гречески, а мужчины — как только сейчас поняла Диона — на латыни; были ли они все римлянами или только хотели ими быть? Горожане останавливались и смотрели им вслед. Свадебные процессии в Александрии не редки — но разве каждый день увидишь, что ее возглавляет царица Египта с супругом?

Повозку тряхнуло на выступе камня мощеной дороги, и Луций Севилий чуть не упал на Диону. Ни секунды не думая, она обняла его, и когда от сразу последовавшего нового толчка он качнулся обратно, оказалось, что она летит вместе с ним. Диона мгновенно внутренне напряглась и приняла холодный вид. Его лицо в свете факелов было бесстрастным; он даже не смотрел на нее и слушал Антония, что-то говорившего ему на ухо, смеясь и кивая.

«Io Hymen Hymenaie, Hymenaie Hymen!»

Руки ее сжались в кулаки.

«Ну хватит с меня! — мысленно заклинала их она. — Хватит!»

Но дом Дионы вовсе не казался ей собственным домом. Он был полон цветов и пылающих светильников; повсюду толпились люди. Луций Севилий вынес ее из повозки — уже переставшую сопротивляться, но все же не беспомощную, — перенес через порог [57] По римскому обычаю жених переносил невесту через порог дома, чтобы не беспокоить демонов. и поставил на ноги под бурное веселье и одобрение зрителей.

— Удачи! — кричали они во все горло и кидали ей под ноги пригоршни орехов, золоченых и простых. — Удачи!

Во время благословения домашнего очага — когда Диону вводили в ее собственный дом как в чужой, — Клеопатра взяла на себя роль свекрови, как до того была «отцом» невесты. Это было абсурдным не больше, чем все остальное. Домашние, казалось, были весьма позабавлены. Растроганные слуги ухмылялись глупыми улыбками или плакали просто ради удовольствия пустить слезу. Сверху на нее сыпался дождь из орехов и сушеных фиг, которыми бросались довольные дети, радуясь поводу устроить возню. Фиги были немытыми, и весь пол покрылся землей и песком.

Диона вновь оказалась возле Луция Севилия. Он держал ее за руку. Его ладонь казалась холодной и чужой. Взгляд Дионы блуждал по лицам, окружавшим ее.

Один из мужчин в средних рядах показался ей знакомым — но она не узнавала, кто это. Он был худым, высоким, белокурым: юноша, пока еще нескладный и долговязый, с густой немодной бородой.

Диона долго смотрела на него, пока в памяти не всплыло имя: Андрогей.

В восторге она закричала:

— Андрогей!

Он вполне мог не слышать ее — стоял такой гомон, что она и себя-то не слышала. Ее старший сын здесь, на ее свадьбе — она не видела его лет пять или даже больше: с тех самых пор, как Луций Севилий впервые поселился в ее доме.

Диона хотела пробиться сквозь толпу, найти сына и потребовать ответа: где он был столько лет, что делал, зачем и как пришел. Но узы обычаев, воплощенные в руке Луция Севилия, были слишком сильны.