Анри Кок - Фаворитки

Но Клавдий слишком много пил и ел на свадебном пиру.

В нескольких шагах от него, на ложе, покрытом пурпурными тканями, вышитыми золотом, отдыхала двадцатилетняя женщина, а Клавдий, сидя в углу, храпел что было силы.

А между тем она была прекрасна: лоб ее был чист, уста свежи и розовы, как будто она никому не дарила поцелуев, кроме детей, великолепные черные глаза закрывались длинными ресницами, а в противоположность им ее густые волосы были золотисто-пепельного цвета.

Да, Клавдий спал, он не только спал, но даже храпел; он храпел, а его жена смотрела на него во все глаза со странной улыбкой — с улыбкой, которая в одно и то же время выражала и удивление, и насмешку, и презрение.

Вдруг из полуоткрытого окна до Мессалины долетели звуки, привлекшие ее внимание; звуки эти были столь же обольстительны, сколь были противны звуки, издаваемые Клавдием, эти звуки походили на пение соловья… два соловья пели под сенью сада. Очарованная этими ночными звуками, Мессалина задумалась, заметив, что серенаду ей давал только один из певцов.

— Измаил! — прошептала она.

Она угадала, это был Измаил, прекрасный египетский невольник, который ради поэтической идеи отправился в сад своего господина состязаться в красоте и разнообразии пения с постоянным обитателем этих садов — соловьем.

Но как бы ни было удачно подражание, Мессалина не обманулась, она отличала ложь от истины и, слушая невольника, ощутила бесконечно более сильное чувство, чем то, которое производит обыкновенный талант; чувство это выражалось в оживлении ее лица, в волнении ее груди. Клавдий продолжал храпеть.

Мессалина соскользнула с постели, осторожно отворила дверь и, легкая, как птица, скрылась в саду. Через несколько минут в садах Клавдия распевал только один соловей.

Клавдий все продолжал храпеть…

На другой день, утром, Мессалина, после ванны, занималась своим туалетом, при котором присутствовало около двенадцати невольниц, когда один из служителей дворца доложил, что секретарь Клавдия, его историограф Нарцисс, желал бы ей представиться. По происхождению невольник, он достиг того, что был освобожден своим господином, который смотрел на него как на существо высшее и ничего не предпринимал без его совета.

Мессалине было известно влияние Нарцисса на Клавдия, и она дала себе обещание, выходя за последнего замуж, управлять его фаворитом.

Она приказала немедленно пригласить его.

Нарцисс вошел. То был человек лет тридцати, в котором не было ничего замечательного, за исключением крайнего бесстыдства.

Он довольно фамильярно поклонился Мессалине и, ожидая ухода прислужниц, начал гладить большую лакедемонскую собаку, которую он, не стесняясь, привел с собой в покои молодой женщины.

Мессалина нахмурила брови.

— Что доставляет мне удовольствие, так это видеть вас и вашу собаку, господин Нарцисс, — сказала она насмешливым тоном.

Нарцисс улыбнулся, он предвидел подобный прием.

— Мирро имеет обыкновение всюду следовать за мной, куда бы я ни шел, он так меня любит и так верен мне, что у меня не хватает смелости прогнать его. Не правда ли, верность — редкая вещь в настоящее время?

— Дальше, — проговорила Мессалина, не отвечая на этот прямой вопрос.

— Дальше, — ответил Нарцисс, вынимая из кармана таблички, — я позволил себе обеспокоить вас, чтобы передать вам описание одного случая, происшедшего сегодня ночью в этом доме.

— Этой ночью?

— Да. Я предполагал, что прежде чем я передам моему господину, — мне так приятно давать ему это название, хотя он и освободил меня, — вам не будет неприятно узнать о происшествии, которого я был случайно невидимым свидетелем и о котором записал по обязанности историографа. Сегодня ночью я не спал. Устав ворочаться на постели, я сошел в сад и… — Нарцисс не докончил фразы. Приблизясь к нему, Мессалина вырвала у него из рук таблички без гнева, скорее смеясь, хотя смех этот был ненатурален.

Со своей стороны Нарцисс не сделал ничего, чтобы воспротивиться движению молодой женщины. Наступило краткое молчание, в продолжение которого они пристально глядели друг на друга. Мессалина первая прервала это молчание.

— Вы на самом деле хотели передать эти таблички Клавдию? — спросила она шипящим голосом.

Нарцисс пожал плечами.

— Вы слишком молоды и слишком прекрасны, — возразил он, — чтобы служить забавой для быков. Разверните эти таблички и прочтите, что я хотел передать Клавдию без всякой опасности для вас.

Мессалина прочла:

«Сегодня утром я, Нарцисс, управитель Клавдия, обрил брови египтянину Измаилу и за его дерзость приказал выжечь на лбу его клеймо».

— А! — холодно прошептала она. — Измаил был так дерзок?

— Да! — отвечал Нарцисс. — Вчерашний его успех в подражании песни соловья вскружил ему голову. Сегодня утром, проходя мимо меня, он едва мне поклонился. Я исправил его, отныне он будет почтительнее. Согласитесь, вовсе нехорошо, что простой невольник считает себя равным Юпитеру.

Мессалина отдала таблички Нарциссу.

— Хорошо, — ответила она и, наклонясь к Мирро, чтобы приласкать ее, добавила: — Эта собака верна?

— Так же, как его хозяин, — живо отвечал управитель. — Привязана до самой смерти к тем, которые удостоивают ее любви.

Рука Мессалины уже не гладила более собаку. Смелый отпущенник покрывал ее пламенными поцелуями.

— Я хочу пить, — сказала Мессалина.

Нарцисс встал, чтобы приказать принести питье своей госпоже. Молодой ассирийский невольник принес на подносе чашу, наполненную слегка подслащенным белым вином.

Мессалина выпила и, вытерев концы пальцев о волосы раба, брызнула через плечо несколько капель оставшегося в чаше вина в лицо Нарциссу, что было высшим выражением любезности у римских женщин того времени. Нарцисс, преклонив колена, сказал страстным голосом:

— До самой смерти буду помнить это, моя повелительница.

И отпущенник Нарцисс стал первым любовником Мессалины, жены Клавдия. Первым, потому что Измаил — подражатель соловью — был минутной прихотью, которую и нечего было считать.

Между тем Клавдий не всегда спад, находясь возле своей новой супруги, доказательством чему, — а разве это не доказательство! — может служить рождение двух сыновей, Британика и Октавия.

Клавдий обожал своих детей не так, как Мессалина, которая заботилась о них только в то время, когда им нужно было ее покровительство.

Клавдий особенно любил своего маленького Тиберия, прозванного сенатом Британиком в память о той славе, которой покрыл себя его отец во время экспедиции в Великобританию. Он проводил целые часы около его колыбели, укачивая его, а позже, когда ребенок был в состоянии понимать, он давал ему мудрые советы и учил молиться богам.