Анри Кок - Фаворитки

— Нет! Нет!.. К чему убивать?

Он встал на пороге комнаты и обернулся.

— Вы дали мне слово, Маргарита? — сказал он.

Она послала ему поцелуй.

— До завтра, синьор Чиджи!

— До завтра, жизнь моя!

Понятно, что банкиру Августино Чиджи ничего не стоило убрать такого беднягу, как Томазо Чинелли.

Через несколько часов после этого разговора, вечером, когда пастух сидел на мраморной античной гробнице, думая о своей неблагодарной любовнице, четыре человека в масках, вышедшие из маленького леска, бросились на него, связали ему руки и ноги, погрузили на мула и отправились по дороге в Субиано.

У Августино Чиджи был кузен и друг, служивший настоятелем в монастыре в Субиано. Взамен пожертвований в церковь монастыря — небольшие подарки всегда поддерживают дружбу, — достойному падре поручалось содержать некоего Томазо Чинелли в монастырской тюрьме до тех пор, пока не будет сказано: «Довольно!»

На другой день банкир представил Форнарине отчет об исполнении поручения.

В тот же самый день Форнарина изменила любимому человеку с тем, кто избавил ее от нелюбимого.

Но как бы недостойна была эта измена, она имела хотя бы подобие извинения.

Зато в течение шести лет, пока Форнарина была любовницей Рафаэля, она часто обманывала его с другими, чаще всего недостойными соперниками.

Прежде чем закончить эту историю, расскажем еще один случай из жизни Форнарины, замечательный по драматическим частностям.

Это было в 1518 году. Рафаэль трудился в эту пору над мадонной, которой доселе можно восхищаться в Луврском музее.

Рафаэль постоянно имел свою мастерскую в Риме, в Фарнезино, и не проходило месяца без того, чтобы какой-нибудь неаполитанский, болонский, моденский художник или какой-нибудь живописец из Испании, Нидерландов не посетил этой мастерской, чтобы иметь счастье сделаться учеником великого художника.

И к чести всех этих молодых и склонных к удовольствиям людей надо сказать, что, несмотря на всю обольстительность и податливость Форнарины, ни один из них — из уважения к учителю — не старался воспользоваться легкой победой. Они уважали не ее, а его. Это была как бы их религия. Красавец Перино дель Вага, один из наиболее замечательных учеников Рафаэля, говоря о Маргарите с Джулио Романо, заметил: «Если б я нашел ее у себя в постели, то скорее посбрасывал бы все матрасы, чем решился бы иметь ее».

Но в 1518 году один болонец, по имени Карло Тирабоччи, вступил в число учеников Рафаэля. Он был довольно красив; по приезде в Фарнезино Маргарита начала с ним заигрывать, он не замедлил ответить тем же…

Вскоре стало совершенно ясно для всех, кроме одного — наиболее заинтересованного, что он любовник Маргариты.

Тирабоччи, по мнению учеников, совершил дурной поступок, его товарищи выразили ему свое неудовольствие тем, что прервали с ним все отношения. Никто не говорил с ним в мастерской, и когда он обращался к кому-нибудь, тот поворачивался к нему спиной.

Кто не сознает своей вины, не может понять, почему его наказывают. Болонец вообразил, что поведение художников по отношению к нему происходило от зависти к его счастью. Маргарита подкрепила в нем это убеждение. «Они все за мной ухаживали, но я не желала их, — сказала она. — Они сердятся за то, что ты мне нравишься».

Наконец положение Тирабоччи дошло до того, что ему стало невозможно жить в мастерской. Пользуясь однажды утром отсутствием учителя, он осмелился спросить у своих товарищей объяснения их поступков.

— В конце концов, что я такого сделал? — высокомерно сказал он. — Есть среди вас хоть один, кто осмелился бы сказать мне это в лицо? Вы решили изгнать меня отсюда. За что?

— Спроси свою совесть, если она у тебя есть, — сказал Джулио Романо. — Она ответит тебе.

— Моя совесть меня не упрекает.

— Это потому, что она глуха и нема, — сказал Франческо Пенни.

Тирабоччи пожал плечами.

— Хватит! — вскричал он. — Я не такой дурак! Вы играете в добродетельных, а сами только завистники. Вы меня ненавидите за то…

— Ни слова больше, слышишь ты, болонец! — прервал его Перино дель Вага. — Нам нет нужды говорить тебе причину ненависти и нашего презрения к тебе… Мы удовлетворимся, если ты подчинишься и оставишь мастерскую…

Тирабоччи задрожал от ярости.

— Чтоб я подчинился?.. Я?.. Не раньше, как сказав вам всем, что вы не только завистники, но и подлецы.

Оскорбление это было брошено в лицо десятерым.

— Хорошо! Мы завистники, мы подлецы, — сказал Винченцо де Сан-Джемиано, — но мы изгоняем тебя!.. Вон!..

— Да, подлецы, которые не прощают мне того, что я любим Форнариной, которая…

Болонец не кончил. Ученики — все как один — бросились на него, они готовы были растерзать его своими двадцатью руками, сотней своих железных пальцев.

Тем временем Перино дель Вага проговорил за всех:

— Мы тебе предлагали молчать… Произнеся здесь известное имя, ты произнес свой приговор. Ты хочешь знать, за что мы ненавидим тебя? За то, что ты посмел замарать счастье учителя. Теперь выбирай того из нас, который бы сделал тебе честь убить тебя.

— Тебя! Тебя, Перино! — бормотал болонец.

— Хорошо! Идем же!..

Через несколько минут Тирабоччи пал, пораженный смертельным ударом в необычной дуэли с Перино дель Вага.

Свидетелями дуэли были Джулио Романо и Франческо Пенни.

Они-то и рассказали на другой день Рафаэлю, что Перино дель Вага, оскорбленный Тирабоччи в споре из-за игры в кости, убил его.

Рафаэль сурово поругал Перино дель Вага, но поскольку вообще не питал к Тирабоччи особой привязанности, то недолго скорбел об этой потере.

А Форнарина?

Она нашла нового любовника, вот и все.

Смерть Рафаэля большинство писателей объясняют простудой. Но он умер от истощения, вследствие излишеств.

Вот что говорит Вазари в своей книге «Жизнь великих живописцев, скульпторов и архитекторов».

«Однажды Рафаэль возвратился домой в сильной лихорадке. Медики полагали, что он простудился: он скрыл от них настоящую причину своей болезни, а они до крайности ослабили его сильным кровопусканием, вместо того чтобы укрепить его упавшие силы».

Бедный Рафаэль! Медики пускали ему кровь из-за простуды, а его любовница до последнего вздоха безмерно возбуждала его душу, слишком пылкую для столь слабой оболочки. Уж лучше бы он умер!

В свою очередь Октавио Виньон говорил: «Подчиненный своей безумной страсти, еще накануне смерти Рафаэль принял за возврат сил то, что было только лихорадочным возбуждением чувств, — яд сладострастия на груди Форнарины».

Уж лучше бы она дала ему стакан простого яда.

Но когда он ощутил приближение смерти, он почувствовал как бы отвращение и ужас к предмету смертельного безумия.