Ги Кар - Жрицы любви. СПИД

После этих долгих и тяжелых процедур Элизабет находила некоторое утешение в уходе за категорией стариков, которых называла «врединами». Почему «врединами»? Эти пациенты составляли активное, беспокойное, ворчливое и вечно недовольное ядро дома престарелых. В остальном же они были милейшими существами, всегда готовыми услужить; особенно охотно они помогали Элизабет, потому что видели в ней добрую фею.

Среди «вредин» были люди самых различных профессий… Например, Ипполит Дюко, по прозвищу Кавалерист, когда-то работал сапожником при школе кавалерии в Самюре, которую ностальгически вспоминал и по сей день. По мнению Ипполита, французской кавалерии не стало с тех пор, как лошадей заменили машинами, и он неустанно повторял: «Разве можно радоваться, когда тачаешь сапоги людям, даже не знающим, что такое лошадь?» Кавалерист горевал об исчезающей профессии. Однако Элизабет сумела найти применение его навыкам и уговорила чинить обувь пациентам. Иногда она поручала ему «произведения искусства», заказывая специальную обувь для стариков с больными ногами. Это льстило старому Ипполиту, ощущавшему себя полезным. За «произведения искусства» его премировали пачками табака для трубки, с которой он никогда не расставался.

В число «вредин» входил и Финансист, предпочитавший, чтобы к нему обращались месье Раймон. В прошлом он действительно был банкиром, но, к несчастью, обанкротился. Он долго влачил жалкое существование, всеми забытый, оставленный близкими, пока его не приютили сестры-благотворительницы. Верная своему принципу — использовать профессиональные навыки каждого — Элизабет поручила ему вести бухгалтерский учет «расходов на роскошь». Эти относительные роскошества помогали скрашивать серые будни: покупались сладости, книги, игры, игральные карты, позволяющие скоротать долгие зимние вечера. Месье Раймон выполнял свои обязанности с необычайной добросовестностью, достойной всяческих похвал, приходно-расходная книга велась им безукоризненно. Занимая чуть ли не официальный пост, он пользовался в доме престарелых особым уважением.

Арсен, бывший золотых дел мастер, звался Ювелиром. Его способности также пригодились: он чинил металлические дешевые колечки, составляющие все богатство старушек, ремонтировал часы, столь же древние, как и их владельцы… Но его главным творением стал ковчежец для часовни.

Наконец, среди них был Певец, чье настоящее имя не было известно, но псевдоним звучал гордо: Мельхиор де Сен-Помье. Несмотря на свои семьдесят семь лет, он выглядел еще весьма импозантно и обладал особой манерой откидывать назад пышную седую гриву, как будто по-прежнему возвышался на подмостках над толпой восторженных почитателей… Мельхиор де Сен-Помье выступал когда-то в кафе-шантанах во время расцвета подобных заведений. Послушать его, так он исполнял там все песни: «Когда я был в Эден д’Аньере… Вспоминаю Алказар де Сен-Флур… Какой всеобщий восторг вызвала моя песня «Когда расцветет белая сирень»!» Выходило, что Майоль, Дранем, Морис Шевалье лишь жалкие подмастерья. А о современных шансонье он и слышать не хотел: «Настоящие исполнители давно перевелись!» Элизабет сумела найти чувствительные струны в его сердце и поручила ему руководство хором, выступавшим по большим праздникам. Тот, кому не довелось видеть величественную фигуру Мельхиора де Сен-Помье, энергично отбивающего такт и яростно распекающего исполнителей во время репетиций в столовой, никогда не познает скрытых достоинств бельканто…

Элизабет, как и другие ее сестры по вере, никогда не теряла из виду глубинного смысла благотворительности: дать приют беднякам старше шестидесяти лет, не обращая ни малейшего внимания на их вероисповедание или национальность. Только таким может быть истинное милосердие.

Но Элизабет не стремилась только к тому, чтобы самой приобщиться к святости, живя добродетельно и исполняя религиозные обряды; она старалась, не слишком обременяя своих великовозрастных друзей, открыть их души для принятия Господа. В своем призвании, вдохновляемая любовью к Богу и бедным, она следовала словам Иисуса: «Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть царствие Божие». Смиренно исполняя наискромнейшие обязанности и пытаясь дать хоть немного радости старикам, Элизабет служила своему Божеству. Часто в глубине души она повторяла про себя один из заветов основательницы Ордена: «Нам надлежит считать себя всего лишь смиренными проводниками воли Господней…»

Со времени основания благотворительного Ордена в пяти частях света появились 320 домов престарелых, подобных тому, что находился на авеню-дю-Мэн, и в них нашли приют и утешение 80 тысяч стариков, которые перед смертью испытали никогда не иссякаемую любовь своих служанок.

С удивлением и радостью Агнесса услышала обращенные к ней слова сестры-привратницы:

— Хочу вас обрадовать, наша милая сестра Элизабет наконец вышла из лазарета! Она еще не совсем окрепла, но ей гораздо лучше. Она спустится к вам в приемную, как прежде.

И минуту спустя Элизабет действительно пришла: ее лицо было еще бледным, но очень оживленным. Агнесса бросилась к ней навстречу.

— Дорогая! Я так рада, что ты выздоровела!

Они долго смотрели друг на друга, держась за руки, и каждая пыталась понять душевное состояние сестры. Агнессе так хотелось, чтобы «гораздо лучше» означало, что сестра полностью выздоровела, а Элизабет думала о том, удалось ли сестре избавиться от тяготившей ее тайны.

Агнесса выглядела почти хорошо, но ее лицо, выражавшее радость и надежду, казалось немного озабоченным. В ее улыбке и движениях чувствовалась какая-то нервозность, и было видно, что ей не удалось полностью избавиться от тревоги.

— Ну как ты? — спросила Элизабет тоном, в котором звучала материнская забота: так она обращалась к некоторым из своих стариков. — Как твои дела? Тебе тоже лучше?

— Гораздо лучше, все устраивается почти наилучшим образом.

— Почти? — повторила монахиня. — А чего же тебе не хватает, чтобы полностью успокоиться?

— В моей жизни сейчас совершается чудо. Надо уповать на Божью помощь, — ответила Агнесса.

— Он поможет тебе! Господь милостив. Но, может быть, теперь ты наконец поделишься со мной мучившей тебя тайной?

Агнесса покраснела, как это случалось с ней, когда Джеймс находился рядом. Она опустила голову, смущенная и счастливая.

— Я полюбила…

— Ты полюбила? И это мучило тебя? Значит, такова любовь земная? Это — мука? Мне известна лишь такая любовь, которую ничто не способно замутить, любовь, дающая блаженство. Ты видишь, что мне выпала лучшая доля! А почему ты страдала? Мужчина, которого ты полюбила, не любил тебя?