Габи Шёнтан - Мадам Казанова

Джозеф по глупости решил было заменить брата в отношениях со мной. Он принялся досаждать мне своими дурацкими комплиментами, а при встрече на темной лестнице в подвал хватал за грудь и вообще старался в удобный момент поцеловать. В таких случаях я шлепала его по рукам и всячески высмеивала подобные жалкие попытки. Это дало ему повод считать, что я унизила его мужское достоинство, и поэтому теперь он разговаривал со мной лишь при крайней необходимости.

Я не могла больше выносить столь незавидное положение бедной и надоевшей всем родственницы да еще объекта особого внимания для братьев Наполеона, ведь даже Луиджи дошел до того, что в один прекрасный день попросил меня быть с ним «немножечко поласковее».

Что же касается тети Летиции, то для нее я была обычной рабочей лошадью, помогавшей ей в работе, да еще и платившей за это.

Мне хотелось выпутаться из этого положения, оказаться среди людей. Я мечтала о том, чтобы мной восхищались, чтобы меня хвалили и говорили мне комплименты. В конце концов, обожания одной лишь Малышки мне было явно недостаточно. И если уж мне приходится работать, я должна получать за это деньги. А если ко мне проявляют внимание мужчины, то пусть это будут мужчины, отвечающие моему вкусу, а не просто братья Бонапарт. Разумеется, я хотела сохранить верность Наполеону, но при этом считала, что некоторое оживление и приятная игра с огнем ни в коей мере не повредят мне.

Я стала присматриваться, и меня тотчас же осенило — булочная-пекарня на соседней улице. Раз ее хозяин был рад помощи Луиджи, то он явно нуждается в работниках, и поэтому мне нетрудно будет устроиться туда. Итак, я взяла с собой Малышку и отправилась в булочную-пекарню с визитом.

Хозяин этой булочной-пекарни, гражданин Ладу, оказался дружелюбным человеком. Из-за запыленных мукой волос его лицо казалось румяным, а глаза были умными, понимающими и добрыми, я убедилась в этом, когда он нагнулся, чтобы погладить Малышку. Я сообщила ему свое имя и частично рассказала свою историю. Так, слово за слово, отвечая на его вопросы, я была, пожалуй, излишне откровенна в изложении своего отношения и своих мыслей по поводу происходящего.

Ладу не относился к числу революционеров-фанатиков. Он оставил без комментариев мои неосторожные замечания и, побарабанив пальцами по туго натянутому на животе фартуку, произнес:

— У меня найдется для вас работа, гражданка. Вы можете помогать в лавке или в пекарне, если потребуется. Цены на все растут, несмотря на установленные максимальные пределы. Поэтому приходится иметь дело со всякими посредниками и спекулянтами. Вот почему нужно иметь рядом людей, которым доверяешь. А вам я доверяю.

Он назвал мне мою будущую еженедельную плату, получалось не так уж много, но все же лучше, чем ничего. Я продолжала колебаться.

— А можно, я буду приходить с собакой? — спросила я.

На лице Ладу появилась широкая улыбка.

— Ну, разумеется! — воскликнул он. — Такая кроха никому не помешает. И для нее здесь тоже найдутся какие-нибудь обрезки.

Вечером я сообщила тете Летиции о том, что поступила на работу и теперь больше не буду помогать ей со стиркой. Она сделала недовольное лицо, но я тут же добавила:

— Ведь если я не буду зарабатывать деньги, то не смогу платить вам. — Услышав про деньги, тетя Летиция не нашла, что возразить, и ей пришлось смириться.

На следующее утро я начала свою работу у гражданина Ладу. В пекарне, где аппетитно пахло горячим хлебом, изюмом, корицей, я познакомилась с молодым человеком, которому должна была помогать. Перед тем как удалиться в лавку, Ладу мимоходом представил его:

— Это Морис, мой племянник.

Вероятно, Морис был родственником со стороны жены, поскольку на самого Ладу он нисколько не походил. У него была стройная, пропорциональная фигура и мягкое, пухлое лицо. Его глубоко посаженные глаза смотрели настороженно, а тонкие губы нервно вздрагивали при каждом шуме, словно он панически чего-то боялся.

Почуяв его запах, Малышка принялась неистовствовать. Она лаяла и визжала от радости, и все ее маленькое тельце ходило из стороны в сторону вслед за неистово виляющим хвостом.

Я была поражена. Малышка никогда не приветствовала незнакомых людей подобным образом — наоборот, она всегда была с ними очень спокойной и сдержанной. Морис, после того как ему пришлось выдержать эту восторженную атаку, выглядел смущенным, почти испуганным.

Таким образом, первой темой нашего с ним разговора стала моя питомица. Я рассказала историю Малышки, ничего от него не утаив, и мне кажется, я заметила, как в глазах Мориса блеснули слезы. Затем он отвернулся в сторону, и его плечи затряслись от какого-то непонятного мне эмоционального потрясения. У меня уже не было возможности обо всем этом поразмышлять, поскольку из лавки вернулся Ладу, моментально разобрался в ситуации и отправил Мориса куда-то с поручением. Прежде чем я успела расспросить его, Ладу повел меня в булочную, где принялся рассказывать о различных сортах хлеба и их стоимости, назвал постоянных покупателей, которым можно было предоставлять кредит, а также проинструктировал меня о порядке обмена ассигнаций — этих замусоленных бумажных денег, выпущенных революционными властями — на золотые и серебряные монеты. Как я поняла, моя плата тете Летиции за стол и проживание была чрезмерно высокой; за каждую из моих золотых монет она могла получать во много раз больше в ассигнациях.

Я решила платить отныне тете Летиции бумажными деньгами. Против этого она не возражала, тем более что Наполеон, который получил к этому времени звание майора артиллерии, присылал семье часть своего жалованья. Я, впрочем, ничего от него не получала. А в его письмах снова стали встречаться высокомерные и напыщенные фразы, что неприятно напомнило мне время после его избрания подполковником в Аяччо. Следует признаться, что образ Наполеона уже несколько потускнел в моем сердце. Ведь он не делал практически ничего, чтобы сократить расстояние между нами и удовлетворить мое стремление к нему, он был занят исключительно собой. Поэтому мне показалось справедливым, если я тоже буду в первую очередь думать о себе.

Меня влекло к Морису. Неловкая застенчивость с его стороны уступила место молчаливому обожанию. Теперь он старался по возможности быть где-нибудь рядом, внимательно слушал меня, иногда на его губах появлялась неуверенная улыбка. Ладу довольно добродушно относился к нашей крепнущей дружбе. С Морисом у него были какие-то особые отношения — каким бы неумелым и неловким Морис ни был, хозяин никогда не бранил его. Подобная благожелательность Ладу переносилась отчасти и на меня. Вскоре я проводила уже целый день, включая свое свободное время, в булочной-пекарне.