Габи Шёнтан - Мадам Казанова

— Мадам, — сказала она, едва не плача, — случилась ужасная вещь, Малышка убежала. Мы повсюду ее искали, но она как сквозь землю провалилась.

— Как же это могло произойти? — пробормотала я.

— Я не виновата, — стала оправдываться миссис Хотч. — Я ухаживала за ней и оберегала как зеницу ока. А позавчера… дверь осталась чуть-чуть приоткрытой… и Малышка выскочила… она исчезла.

У меня не хватило духу упрекать в происшедшем миссис Хотч. Я вся задрожала и, глотая слезы, бросилась в парк, где бегала и звала Малышку, пока не потеряла голос.

В эту ночь я не могла заснуть. У меня перед глазами стояла голодная, холодная, наверняка замерзающая где-то Малышка. Я представила, как ее догоняют и загрызают деревенские псы, как она попадает под колеса экипажа или как ее похищают бродяги.

На рассвете я отправилась верхом искать ее по всем окрестностям. Расспрашивала о ней у сельского люда, у местных жителей и их детей. Я объехала все деревни в округе — никто не видел Малышку, никто ничего о ней не знал. Словно одержимая, я не дала ни минуты отдыха ни лошадям, ни сопровождавшему меня Картеру. День поисков закончился безрезультатно, я вернулась домой безмерно усталой, седло натерло мне ноги. Есть совсем не могла; сидела у камина с чашкой горячего чая и роняла в нее слезы. Мне не хотелось больше думать о Джеймсе, о Лондоне, о каких-то там удовольствиях. Сейчас я оплакивала свою Малышку и была намерена оставаться здесь до тех пор, пока не узнаю, что с ней произошло.

Ночью я опять не спала. Глядя в темноту воспаленными глазами, слушала завывание ветра, стук ставней, треск веток. Много раз мне мерещилось, что с улицы доносятся жалобный лай и повизгивание, тогда я вскакивала и высовывалась из окна, но там шумел только ветер, рыскающий вокруг и разгоняющий в небе клочья туч. К утру я забылась беспокойным сном, и меня стали мучить кошмары. Возле гильотины стоял забрызганный кровью палач с лицом Наполеона. Этот громадного роста палач смеялся, а в руке он держал за волосы отрубленную женскую голову. Ее рот открылся в безмолвном крике, который я одна могла слышать, и он пронзительно, не переставая, звучал в моих ушах. Я проснулась в холодном поту и села в постели. За окнами все еще было темно, на дворе бушевала непогода. Мне снова почудилось, что сквозь шум ветра я слышу какой-то скулящий звук, я мгновенно вскочила, набросила на бегу халат и устремилась вниз по ступенькам к двери застекленной террасы. И тут опять услышала это жалобное повизгивание. Тогда рывком отворила дверь, меня обдало ледяной волной — там, на пороге, сжавшись в дрожащий комочек, замерзала мокрая Малышка. Я схватила ее, прижала к себе, чувствуя, как бешено колотится ее маленькое сердечко и как она пытается вилять хвостом. Это помогло мне поверить, что она действительно вернулась ко мне.

Спустя какое-то время Малышка, к моему удивлению, произвела на свет четырех крошечных щенят — двух черных, одного белого и одного рыжего. Судя по тому, какими они были очаровательными, она явно проявила большой вкус в выборе партнера. Вскоре все они стали избалованными обитателями богатых лондонских гостиных.

Я привыкла к своей новой жизни. Джеймс подарил мне тот маленький домик на тихой лондонской улице. Все в конце концов великолепно устроилось, и я ни в чем не испытывала недостатка. Кроме миссис Коллинз, у меня была теперь кухарка, миссис Берн, а также дворецкий по имени Уолкер. В моем распоряжении имелась сверкающая черная карета с позолотой и пара вороных лошадей, за которыми ухаживал кучер Джереми. Мне не приходилось ничего делать; Джеймс сам платил слугам, а в моей спальне серебряная шкатулка постоянно пополнялась звонкими монетами, и я могла тратить их на что захочу.

На Корсике — даже в самых смелых своих мечтах — я не могла бы представить себе такой роскоши. И все-таки то, что окружало меня сейчас, меркло в сравнении с великолепием и пышностью теперешней жизни Наполеона! Все чаще и чаще я слышала про него от других. В Италии в военных делах ему неизменно сопутствовал успех. Он жил там в замках и дворцах. Австрийская армия, точно стайка испуганных цыплят, бежала от Наполеона, изумившего блестяще одержанными победами даже свой собственный народ и правительство в Париже. Теперь его называли гениальным полководцем и непобедимым завоевателем. Солдаты боготворили Наполеона, враги боялись и уважали, он принес Франции в качестве военных трофеев бесценные произведения искусства и огромные суммы денег; не приходилось сомневаться, что немалая часть всего этого поступала в его собственное распоряжение. Все его грандиозные замыслы, вся та хвастливая болтовня, с помощью которой он когда-то вскружил мне голову и добился моей любви, осуществились, словно специально, чтобы досадить мне.

Все новые сообщения о его военных успехах приводили меня в состояние беспомощности и разочарования. Ведь чем громче его слава, тем труднее осуществить свою месть.

А чего же за это время сумела добиться я? Джеймс Уилберфорт был женатым человеком. Хотя я никогда не видела его супругу, мне постоянно приходилось помнить о ее существовании. У Джеймса были определенные обязанности мужа, отца и главы семейства, не говоря уже о его профессиональных и общественных функциях. И в этой его официальной жизни мне просто не находилось места — я была всего лишь его любовницей, его «второй семьей», поэтому всегда оставалась на заднем плане. Когда я получала приглашение и бывала в некоторых именитых домах с визитом, то видела, что принимают меня исключительно в те дни, когда там не было Эмили Уилберфорт, эдакий своеобразный заговор. Мне неприятно было находиться в столь двусмысленном положении, хотя я и понимала, что не могу пока рассчитывать на большее. Требовалось каким-то образом изменить ситуацию, тем более что Джеймс часто говорил мне:

— Я не ревнив и поэтому не прошу тебя непременно сохранять верность. Я, кстати, тоже этого не делаю. Тебе нужно лишь быть со мной совершенно честной. Если ты расскажешь мне обо всем, я никогда не стану на тебя сердиться.

Вначале я поверила его словам и принялась рассказывать о своих свиданиях с графом Радклиффом и лордом Лодердейлом, о встречах в какой-нибудь отдаленной таверне, о прогулках верхом, об объяснениях в любви и разных лживых обещаниях; поведала о подаренных и украденных поцелуях, об опасной игре с огнем. То, как Джеймс реагировал на это, полностью опровергало недавние разумные доводы. Его обычно насмешливый взгляд становился жестким и пронзительным, он непременно устраивал мне сцены, осыпал упреками. Постепенно я поняла, что лучше все-таки обманывать Джеймса, то есть делать все, что мне захочется, но ни в коем случае не говорить ему правду.