Маргрит Моор - Серое, белое, голубое

Его дом, сын. Уже двадцать лет жена пытается развести сад на верхушке дюны. Она разравнивает почву и раскладывает на ней бурый навоз. С выражением терпения и в то же время сдержанной ярости на лице она вбивает колышки и сажает розы, которые по идее должны цвести по два раза в год. Однако ничто не держится здесь дольше одного лета.

Как это ей удается убедить его, что с их сыном все в порядке?

Если тебе непременно нужны цветы, Нелли, на этом истерзанном ветрами холме, пониже наклоняйся, поверь мне, я прожил всю жизнь в этом поселке, наклоняйся низко-низко, до самой земли, и тогда ты увидишь их, скромные звездочки лютиков.

Полседьмого. Срочно пора подниматься.

Он идет в ванную и принимает душ. Затем ставит кофе, съедает пару бутербродов, а когда открывает дверь на террасу, на руки ему падают капли, и от этого вспоминается гроза, что была под утро. Что ж, очень вовремя. Последние несколько недель весь поселок изнемогал от невыносимой жары. Он прислоняется спиной к влажной стене и оглядывает окрестности, прилегающие к дому: вон церковь, ратуша, гостиничные здания, голубая табличка-указатель, на которой написано «К морю». Все вдруг как-то переменилось, замерло в заброшенности под прохладным, затянутым тучами небом, словно игрушка ребенка, который, утомившись, наконец улегся спать. Он поеживается от озноба, но настроение у него отличное. Жара спала, а вместе с ней ушло и то неясное неприятное чувство, какое-то раздражение, которое, как он вспоминает, витало в поселке уже давно, не только это лето.

Вчера оно достигло предельного накала.

Просидев весь день за закрытыми дверями и зашторенными окнами, Нелли вышла наконец на улицу. Уже сгущались сумерки — должно быть, было около половины десятого. Он испугался ее поблекшего, вдруг сильно постаревшего лица и невольно выронил из рук газету.

Она посмотрела на него так, словно хотела сказать: «Эрик, ради Бога, давай немного пройдемся!»

Он с готовностью поднялся и пошел вместе с ней по тропинке, заросшей колючим кустарником. Поднявшись вверх по лестнице, которую они сами проложили по склону дюны, она обернулась и задрала голову. Окна на чердаке их дома были широко распахнуты.

«Мы чуть-чуть прогуляемся!» — крикнула она сыну.

Ответа не последовало. Он знал, что Нелли его и не ждала. Их сын редко когда отвечает. Просто, по ее мнению, они оба должны давать понять, что все замечают: телескоп, выставленный в окне, и мальчика, который его сосредоточенно настраивает, пусть даже не его самого, а хотя бы его ослепительно белую рубашку. Их Габи слабоумный. Он помешан на луне и звездах. О чем он говорит сам с собой, остается только догадываться. Эрик и Нелли привыкли к его отсутствующему виду, к его глазам, похожим на каменные глаза статуи. Накануне дня рождения Габи Нелли всегда говорит: «Завтра ты именинник, тебе исполняется восемнадцать… девятнадцать… лет. Что тебе приготовить?» Она никогда не знает покоя. «Ты что-то сегодня бледный. Если ты всю ночь не спал, отоспись хотя бы до полудня. Что ты все улыбаешься? Брось, не дурачься, расскажи мне. Когда ты вот так смеешься, я тоже начинаю хихикать».

С трудом волоча ноги, они спустились до конца по лестнице из кусочков сосновых стволов.

Эрик даже не может вспомнить, как это они вдруг очутились перед домом Роберта Ноорта. Должно быть, не разбирая дороги прошли Бульвар Астрид и, поднявшись по склону Дёйнвэх, вышли на Старую Морскую улицу. Лишь теперь он с изумлением осознал, что они почему-то не пошли пляжем; интересно — почему? Наверное, из-за голубых и зеленых медуз, выброшенных на сушу и целый день сохнущих на жаре?

Остановившись возле калитки, он с сомнением взглянул на Нелли. Сейчас, в этот вечер, у него определенно нет никакого желания идти в гости к другу детства. Его неприязнь к Роберту ненадолго, она пройдет, так почему же надо действовать вопреки своему настроению? С некоторых пор это вошло у Роберта в привычку — сидеть и молча курить, мрачно глядя перед собой серыми глазами. Эрик знает Роберта уже не один десяток лет. Не только его, но и его семью: отца, огромного мужчину, он умер скоропостижно, неожиданно для всех, знает его мать и сестру, блеклую девчонку-ябеду, что всегда ходила в любимчиках у родителей. Раз они оба чуть не запрыгали от радости, когда эта паинька выронила из рук целый «сир-вис». Весь пол покрылся черепками, они так и сверкали в лучах солнца. Наконец-то и ей достанется хорошая взбучка!

Когда-то Эрик с Робертом учились в одном классе. Каждый год Роберту удавалось занять парту возле самой двери, он никогда не снимал куртку, лишь расстегивал ее, а после звонка первый вылетал на школьную площадку и стоял там в погоду и в непогоду, в решительной позе, широко расставив ноги, поджидая его, Эрика. Году в пятьдесят втором черты лица у друга вдруг обострились, им было тогда обоим около шестнадцати. Скулы и лоб у него выдвинулись вперед, глаза запали, он стал ужасно похож на Винсента ван Гога, и точно так же он бросил через несколько лет учебу на юриста, решив стать художником. Однажды Эрик ехал на трамвае, отправляясь под выходные домой, и вдруг увидел вдали какого-то идиота, рисующего с натуры покрытые изморосью цветочные поля. На нем было широкое длинное пальто, надвинутая на глаза шляпа, над ним кружили чайки. Несколько лет спустя, зимой 1964 года, Эрик вновь встретил Роберта, когда тот возвращался из дальних краев с женой Магдой. Непонятно, как эта девушка, такая заурядная, могла заставить его всерьез и с гордостью говорить о любви. Со мной произошло что-то странное. Весь этот год, особенно летом, я, как и все остальные, размышлял о ее исчезновении. Это ее длительное отсутствие и вызывающе-нахальное появление страшно будоражит умы всех и каждого в поселке.

Только он хотел сказать Нелли: «А не вернуться ли нам?», как подошла Магда со своей лохматой собакой на поводке. Старый черный пес тяжело дышал.

«Пойдемте чего-нибудь выпьем, — предложила Магда. — Вечер сегодня — ужас. Жар как в аду».

Она негромко засмеялась и повернулась, чтобы открыть калитку. В это мгновенье ему бросилась в глаза ее живая свежесть. Когда он шел за ней, его словно облачком окутывал аромат. Он смотрел на полные тронутые легким загаром плечи и спину молодой женщины, которые двигались при ходьбе под перекинутыми крест-накрест бретельками сарафана.

Роберт сидел на своем обычном месте. Спереди к дому у них пристроена красивая терраса — стены и пол выложены изразцами, розовые кусты в горшках, оттуда открывается вид на луг, где пасутся коровы, — но, несмотря на всю эту красоту, Роберт, Магда и собаки любят устроиться возле кухни. Когда Эрик увидел его — сидящего в покосившемся кресле возле голубоватого телеэкрана, такого худого, лоб в испарине, возле ног примостились две шавки, они тяжело дышат, высунув язык, — в нем снова возникло непреодолимое желание развернуться и уйти.