Маргрит Моор - Серое, белое, голубое

Днем они совершили альпинистскую вылазку. Роберт снова взялся расспрашивать Магду о матери. Он спросил, потому что по ее спине заметил, что она замирает, когда об этом заходит речь. Магда карабкалась на гору и оттого рассказывала чуть заикаясь. Ее мать немка, в 1936 году ей посчастливилось связать судьбу со своим избранником, единственной любовью в ее жизни; они поженились, муж — чешский инженер, еврей. Восемь лет спустя она не смогла защитить его. Она не сумела как следует спрятать его в их домике в горах Моравии с кустами тутовника вокруг и качелями во дворе, с собакой, кроликами, курами и аэродромом неподалеку. Отец Магды переводил сообщения английского радио для партизан. Однажды сентябрьским утром появились грузовики и люди в сапогах и черных беретах, с тех пор она больше никогда его не видела. «Не пытайся меня утешать, — сказала она, не успел он даже пальцем пошевелить. — Это горе моей матери, а не мое. Смотри, видишь там море?»

Но вскоре после этого разговора он стал беспрепятственным свидетелем того, что происходило в ее душе. Она не могла отвернуться, сделать беспечную гримаску, отразить его любопытство какой-нибудь банальностью, потому что спала. Его разбудила дрожь в ее ногах. Вначале он только прислушивался. Затем открыл глаза, увидел лунный свет, заливающий комнату, и приподнялся в постели, чтобы разглядеть получше лицо спящей возлюбленной, которой явно не хватало воздуха. Он прозревал ее видения. Узнавал места, по которым она сейчас блуждала. Бетонный тоннель катакомб, что, петляя, уходил в неизвестность. Двор, который регулярно обшаривали прожектора, но так и не могли добраться до одного из самых дальних углов. Поворот винтовой лестницы, ведущей в комнату, где были стол и спинка придвинутого к нему вплотную опустевшего стула. Это она ему рассказала. Рассказала, что тем сентябрьским утром именно ей пришлось открывать дверь. Так обычно и бывало. Ребенок бесстрашно распахивает дверь, вызывает своим невинным видом невольное сострадание и тем самым дает возможность взрослым, укрывшимся в глубине дома, закончить свои тайные дела. С того дня, как, грубо оттеснив ее, немецкие солдаты ворвались в дом, ее мучает мысль о последствиях движения ее детской руки, отодвинувшей задвижку запора. Она вспоминает, как выглядело укрытие ее отца, и хочет знать, что ему потом пришлось пережить.

Он убирает прядь волос, упавшую ей на лицо. Легонько трет ей виски. Стараясь не разбудить, кладет ладонь ей на лоб. Теперь она успокоится, утешится, а если прервать сон, он почти наверняка приснится опять, и у дракона появится еще одна уродливая голова. Магда перевернулась на бок, ее дыхание стало спокойнее. Он отыскал ее на дороге ее странствий и сумел убедить вернуться, с этой минуты она прекратит свои бесплодные поиски. Роберт видит, что черты ее лица обмякли, она передвинулась и, вздохнув, раскинула ноги. Преодолев нечеловеческим усилием примитивный инстинкт, он встал с постели и вышел на улицу.

Слева от гостиницы начинались скалы. В свете луны он легко нашел тропинку. Должно быть, начался отлив, прибой было еле слышно. И вот он увидел маяк на мысе, уходящем в море. В глубине пролегла бухта. Он спускался вниз и чувствовал, как с каждым шагом в нем возрастает томление. Когда до пляжа оставалось всего несколько метров, он поскользнулся, спрыгнул вниз, приземлился на обе ноги и побежал, как безумный, вдоль кромки океана.

Он привык к ее отсутствию. На второй год привык жить один в доме и спать в постели, зная, что она может вернуться в любое время, но пока что не возвращается. На него напала апатия, граничащая со слабоумием. По субботам он проходился с пылесосом по всем комнатам, затем шел в магазин за продуктами на неделю, привычно, хотя и безо всякого интереса, покупал цветы. Ежедневно вычесывал, кормил и выводил на прогулку всех трех собак. К чему огорчаться при виде ее платьев и туфель в шкафу? Ведь она не умерла.

Нет, не умерла. Осенью 1981 года в институт, для которого она выполняла переводы, принесли письмо. Она написала своим красивым, изящным почерком, мол, сожалеет о том, что не завершила последней работы, извиняется и шлет всем сердечный привет, на письме стоял штемпель Парижа.

— Ты поедешь туда? — спросила его сестра Элен.

— Нет, и не подумаю, — ответил он и снисходительно улыбнулся в ответ на ее удивление.

Эрик и Нелли его тоже не понимали. «Но почему, почему?» Он поставил локти на стол, закрыл глаза и в эту минуту услышал голос Эрика: «Если хочешь, я поеду с тобой».

Как мне им объяснить? — думал он про себя, взвешивая несколько возможностей. Во-первых, я убежден, что Магды нет либо уже нет в Париже. Как было бы глупо, согласитесь сами, Эрик и Нелли, мчаться туда сломя голову и там бродить по бульварам… нет, не потому, что мне не нравится город, сейчас осень, туристы понемногу разъезжаются, на деревьях еще повсюду густые кроны, завсегдатаи знаменитых кафе, как встарь, ведут свои нескончаемые споры, но, взгляните правде в глаза, можно ли это себе представить всерьез? Магда сидит за столиком в углу, перед ней недопитый бокал вина или чашка кофе со сливками, она поднимает глаза и при виде нас вся лучится от радости…

Роберт решительно встал. Может быть, взять и так прямо и сказать им, в чем дело? Я породнился с этой щемящей неизвестностью. Может быть, в этом для меня и заключается покой. В этом глубоко личном деле я утратил потребность что-либо предпринимать. Я часто прогуливаюсь по пляжу. Часто слушаю по ночам шум дождя. Если при этом мне вспоминается жена, то чаще всего на ум приходят наши субботние завтраки, стол, покрытый белой скатертью, аромат кофе и свежего хлеба и теплые, разморенные сном собаки, которые всей тяжестью приваливаются к нашим ногам.

— Ты очень милая, Нелли, милая и красивая, и спасибо за чай.

Ступенька за ступенькой он спускается по дюне, погружается в туман, в сгущающиеся сумерки, сейчас, должно быть, часов пять. В конце тропинки ветер подхватывает и треплет полы его плаща. В сине-фиолетовом свете уличных фонарей есть в его облике что-то от старого частного детектива, с упорством помешанного идущего по ложному следу.

Дни становятся длиннее. Когда по утрам он заходит в свой директорский кабинет, за окнами уже начинает светать. И если в поселке он иногда кажется помятым и неопрятным, то на заводе всегда подтянут, безупречно одет, на нем сорочка с манжетами, закрывающими кисть до половины. Сотрудникам не в новинку его профессиональная хватка. Ему необходимо видеть цифры, рост оборота, помесячное состояние бюджета: тот самый человек, который прежде с помощью холста и красок стремился передать безмерность материи, теперь хочет досконально знать, что происходит на производственных площадках. Впрочем, увольнений уже давно не случалось.