Донна Ванлир - Рождественские туфли

Мэгги слабым голосом поблагодарила новую подругу.

— О, я с удовольствием побыла с Рэйчел, — возразила Кейт. — У вас все в порядке?

— Еще раз большое спасибо, — еле выдавила Мэгги и закинула на плечо сумку с детскими вещами.

— Пока, малышка, — прошептала Кейт, сжимая крошечную ручку Рэйчел.

Мэгги уткнулась лицом в теплое тельце дочки, поцеловала мягкий животик и быстрыми шагами вышла из офиса. Кейт вслед ей предложила выпить вместе кофе, но Мэгги притворилась, что не услышала этих слов.

Посещение врача потрясло ее, перевернуло весь ее мир. Не успела она войти в кабинет, как доктор Найландер сообщил ей результаты анализов: у нее был рак яичников.

— Вы не знаете, у вашей бабушки не было этого заболевания? — спросил доктор.

— Нет. То есть не знаю.

— А другие ваши родственники — тетя, сестра, еще кто-нибудь?

— Нет. Ни у кого такого не было.

Доктор намеревался немедленно приступить к радикальным методам лечения. Болезнь была запущена, и он опасался, что процесс зашел слишком далеко. Он позвонил по телефону и договорился с хирургом об экстренной операции. По словам доктора Найландера, Мэгги требовалась полная абдоминальная гистероэктомия и еще две операции, которые позволят узнать, как сильно распространились раковые клетки.

Дома Мэгги рассказала обо всем Джеку. С Рэйчел на руках он несколько минут молчал — не двигаясь, лишь прислушиваясь к тихому дыханию дочери, вдыхая ее молочный запах. Потом он прижал ее к груди. Рэйчел как две капли воды похожа на мать. Такая же красавица. Сердце Джека тревожно билось. Неужели эта болезнь отберет у него Мэгги? Неужели он потеряет ее?

— Что именно сказал врач?

— Операция назначена на понедельник.

Джек снова ощутил биение сердца.

— И сразу после этого начнут курс химиотерапии.

— А какие прогнозы? Они что-нибудь сказали?

— Нет.

— А говорили, какие обычно шансы у таких пациенток?

— Нет.

Джек догадывался, что раз врачи ничего не сказали, то, значит, прогноз неблагоприятен. Совсем неблагоприятен.

Мэгги открыла глаза и поняла, что на несколько минут забылась, уйдя в воспоминания. Она с трудом села повыше и прислушалась к разговору Натана и матери, трудившихся на кухне над печеньем. Когда Эвелин открыла духовку, чтобы вынуть очередной противень с Санта-Клаусами, ванильный аромат волной затопил гостиную. Мэгги зажмурилась. Она бы все на свете отдала, лишь бы тоже сейчас стоять на кухне, с ног до головы в муке, и видеть, как радостно сын наблюдает за все новыми и новыми порциями печенья, появляющимися из духовки. Она закрыла лицо руками.

— О Боже, помоги мне, — взмолилась она. — Я не хочу оставлять своих детей. Я не хочу бросать их. — Она могла бы стерпеть страдания, причиняемые ей болезнью, но боль в сердце была непереносима. Но тут к ней подбежал Натан с блюдом свежевыпеченных и покрытых разноцветной глазурью Санта-Клаусов и плюхнул его перед ней на одеяло.

— О, да вы только посмотрите на них! Ты стал настоящим кондитером! — восхитилась Мэгги. Она утерла глаза, надеясь, что Натан не заметил ее слез. Мальчик радостно суетился возле кровати, поднимая изголовье в верхнее, удобное для сиденья, положение.

— Пора делать бороду! — крикнул Натан и умчался обратно на кухню за миской с кокосовой стружкой. Потом они вместе посыпали улыбающихся Санта-Клаусов искрящимся кокосом, вдавливали белые крошки в бороды, разговаривали и смеялись.

Моя мать, Эллен Лэйтон, каждый год, сколько я помню, устраивала на Рождество большой праздник. Когда я и мой брат Хью были еще маленькими, праздник начинался утром в субботу. Нас будили запахи бекона и оладий, доносившиеся из кухни, причем оладьи были необычные — в форме снеговиков. Потом всей семьей мы садились в машину и отправлялись на ферму Джона Херли, старинного друга моего отца. Там, во владениях Джона, мы шли в лес — выбирать елку. Понравившееся дерево мой отец, Альберт, рубил топором, позволяя и нам с братом сделать один-два осторожных удара. Даже позднее, уже имея маленькую удобную бензопилу, отец настаивал, чтобы рождественская елка была срублена этим топором — древним орудием, доставшимся ему еще от дедушки, — поскольку такова была традиция. Прибыв домой, мы с отцом принимались устанавливать елку, а мама и Хью доставали с чердака рождественские украшения и елочные игрушки, которые мама собирала годами. Потом мама пела и танцевала с папой, а мы с братом наряжали елку, стараясь не обращать внимания на глупое поведение родителей.

В такие дни мама бывала счастливее, чем когда-либо. Она буквально лучилась радостью, заражая ею и отца: обычно он засыпал в половине седьмого, поскольку вставал на работу в пять утра, но в рождественский вечер не ложился допоздна. Мамин энтузиазм захватывал всю семью, и мы тоже пели и развешивали по дому украшения до тех пор, пока каждая веточка, каждый стеклянный шар из маминых запасов не занимали свое место. Потом мы с Хью выросли, недавно умер папа, но мама по-прежнему отмечала Рождество, теперь вместе со своей соседкой, тоже вдовой. Да, они остались одни, но это не означает, что красота главного зимнего праздника перестала радовать их. С появлением внуков рождественские елки вновь обрели былой размах, за одним лишь исключением: теперь мы не ездили на ферму Херли за елкой, а покупали ее на парковке возле супермаркета. Это экономило время, а кроме того, магазинные ели были пышнее, гуще и выше, чем те, что приволакивал когда-то из леса отец.

За несколько недель до Рождества мы с Кейт посадили девочек в «мерседес» и отправились в короткий путь к дому моей матери. Она прожила в этом кирпичном доме уже более сорока лет, и каждый год, даже теперь, в возрасте шестидесяти восьми лет, к Рождеству она неизменно украшала фасад. Гирлянды из остролиста и плюща обвивали дверной проем, на двери висел огромный венок из еловых веток, на каждом окне красовались веночки поменьше, но тоже увитые алыми бархатными ленточками. Электрические свечи бросали цветные сполохи на снег возле дома. Гирлянды мигающих фонариков прятались в ветках тисов и можжевельника. Более высокие деревья во дворе служили фоном для композиции из деревянных кукол, изображающей сцену Рождества Христова.

Будучи маленькими мальчиками, мы с Хью всегда помогали маме расставлять фигуры. Она купила этих самодельных кукол много лет назад, на одной из распродаж. И хотя в ее доме было множество ценных антикварных предметов, она всегда говорила, что дороже всего ей именно этот двадцатидолларовый вертеп. С самого раннего детства мы с братом понимали, что это не простые куклы, но все же каждый год мама заново объясняла нам значение Рождества Христова. «Это самое чудесное событие во всей жизни Христа, мальчики, — говорила она. — Не то, что Он восстал из могилы. Он ведь сын Бога — а уж Бог, конечно, сможет оживить собственного сына. Вам так не кажется? — В этом месте мы с готовностью кивали. — Нет, самым удивительным и непостижимым в жизни Христа является то, что Он захотел оставить красоту небес, чтобы спуститься на Землю и жить здесь среди нас как простой человек. И можно было бы ожидать, что Иисус, как Царь всех Царей, захотел бы родиться во дворце, а вовсе не в грязном сарае. Вот что самое волшебное в жизни Христа! — восклицала мама, придвигая фигуру Иосифа чуть ближе к Марии. — Вот почему Рождество — это особый праздник. В Вифлееме появился малыш Иисус — малыш, которому суждено будет прожить жизнь слуги, а не царя. — Включив установленный за спинами пастухов прожектор, освещающий ясли для кормления скота, где лежал младенец, мама продолжала: — В этом красота и неповторимость Рождества, и вот почему мы будем устанавливать вертеп год за годом — как напоминание. Не правда ли, замечательное напоминание?» — И мы снова принимались кивать.