Фэй Уэлдон - Род-Айленд блюз

Но мы ничего не знаем наверняка, мы можем лишь гадать, насыпали в вечернее молоко яд или нет. Терзалась ли умирающая Сильвия страхом за маленькую Фелисити, думала ли, как горько ей придется без родной матери, когда она окажется в полной власти Лоис? Конечно терзалась, но сделать ничего не могла. Воды сомкнулись над ней.

Жизнь несовершенна, в ней нет окончательных развязок; мы можем ее прожить, так и не узнав правды, далеко не все убийства раскрываются, и единственный настоящий конец — это смерть. Фильмы предлагают хоть какую-то развязку, хоть какие-то ответы, какие-то решения, а все скучные куски и эпизоды монтажер вырежет. Как хорошо, что мы родились в век кино. Неудивительно, что мы пристрастились к галлюциногенам, они действуют почти так же: мы словно бы превращаем наше тело в кинотеатр и заглядываем вглубь себя.

Не прошло и месяца после смерти Артура, а умер он в двадцать пятом году, как в доме поселился брат Лоис, Антон. См. “Двойную страховку” с Барбарой Стэнвик в роли жены, замыслившей с любовником убийство, плюс инцест. Но в Голливуде брат не может быть любовником, такое вам предложат французы или немцы, скорее даже австрийцы, у них фильмов немного, но все тяжелые, безрадостные, трагичные.

— После того как он появился, жизнь стала лучше, — сказала Люси. — Мать повеселела. Мы были рады, что он живет с нами. Он шутил, мы все пели, собравшись вокруг рояля. И еда стала вкуснее. Фелисити позволили приходить домой по воскресеньям, а потом и вовсе взяли из интерната и даже разрешили есть со всеми в столовой. Антон захотел, чтобы обе девочки занимались балетом, но способности к балету были только у Фелисити.

— Я всегда была неуклюжий слоненок, — говорила Люси. — Антон меня не замечал, как не замечал и отец, а вот с Фелисити просто носился.

— А Лоис позволила ей брать уроки балета?

— Мать всегда делала все, что хотел Антон. Интересно, что у них были за отношения? Тогда-то мне и в голову не приходило заподозрить что-то дурное. Вы, наверное, думаете, что я слишком очерняю свою мать. — Люси вдруг остро взглянула на меня, и я промолчала, подтверждая ее догадку. — Вы, молодые, сейчас со всех сторон защищены, — возразила она. — Вы и понятия не имеете, каким страшным может быть мир, какие мерзости творят люди, когда им кажется, что никто ничего не видит. В те времена не было социальных работников, и над детьми издевались как угодно жестоко, все сходило с рук. Сейчас другая крайность: каждый ваш шаг на виду, каждый чих на слуху.

Она была не из тех, кто ждет чьих-то решений, она сама берет все в свои руки; вот и ко мне первая пришла, опередив мой визит. И уйдет, когда сочтет нужным. Никуда не денешься, она дочь Лоис, хоть и не желала бы такой матери. Опасная это штука — ненавидеть свою мать, тогда вы должны ненавидеть и себя, а ненависть к себе разрушает душу. Какое счастье, что я не оказалась сиротой и не попала в лапы Лоис. Да уж, кровосмесительница Лоис Вассерман, некогда пианистка-вундеркинд, а потом мачеха и, возможно, убийца, превратила бы мою жизнь в такой же ад, в каком оказалась Фелисити. Люси вынула из своей элегантной итальянской кожаной сумки альбом. А, фотографии. Мы стали вместе смотреть их.

Стоп-кадры (настоящие, из альбома Люси): пожелтевшая вырезка из газеты 1913 года, на ней фотография двенадцатилетней Лоис и подпись: “Маленькая пианистка-вундеркинд из Вены”.

На тонком листке бумаги, который много раз складывали и разворачивали, так что он вытерся до дыр по складкам, статья о своеобразии таланта вундеркинда. Бедная Лоис, как она, должно быть, жалела, что все сложилось именно так, что Гаврило Принцип воспользовался шансом, который еще раз подкинула ему судьба, и весь мир втянулся в войну. Какой страшный выигрыш выбросила ему адская рулетка — шанс отнять жизнь у миллионов молодых мужчин и обездолить миллионы женщин. С выцветшего снимка на нас смотрела девочка Лоис — угрюмая, некрасивая, с чувственным ртом, глаза слегка навыкате, тяжелый, как у всех Вассерманов, подбородок строптиво вздернут. Бедная Лоис, бедные мы все. Много ли ей досталось родительской любви?

Но уж коль речь зашла о родительской любви, много ли ее досталось мне? Я по крайней мере всю жизнь старалась не причинять людям зла. Но если бы Холли вдруг решила родить от Гарри ребенка, а потом умерла, а я стала бы жить с ним, как бы я относилась к его сыну? Лучше ли, чем Лоис? Неужели тоже унижала бы и мучила? Нет, конечно, сейчас надо действовать более тонко и незаметно, потому что все сразу становится известно социальным службам. Может быть, можно просто делать минимум необходимого и отсылать чадо на все лето в лагерь, чтобы иметь возможность работать, и Гарри наверняка ничего не заметит, как не замечал Артур. Я уже ненавижу этого несуществующего ребенка, которого придумала, он мне отвратителен, я полна злобы. Нет, позиция Люси, к которой ее привел опыт долгой жизни и которую я готова признать, намного удобней: ее мать Лоис родилась злодейкой и злодейкой умерла, поставим на этом точку и забудем.

Семейный портрет, кабинетная фотография: Артур и Сильвия, любящие муж и жена, за руку матери держится малышка Фелисити, ей годика три, Лоис чуть заметно прижалась к Артуру, она словно бы оттеснила всех на задний план. Глаза в первую очередь останавливаются на ней. У нее хорошая фигура, это видно, стройные красивые ноги под нарядной, до колен, плиссированной юбкой, она пышет молодостью, короткие волосы завиты крутыми волнами, тяжелую челюсть можно и не заметить. У Сильвии милое усталое лицо, немного поблекшее, но храброе, она старше Артура, который улыбается счастливой открытой улыбкой, чуть отклонив голову от жены в сторону Лоис.

Фотография: семья на пикнике. Лоис и Артур полулежат на траве, прижавшись друг к другу, рядом сидит некрасивая малышка Люси, выставив перед собой ноги, чуть поодаль от семейной группы Фелисити плетет гирлянду из маргариток. Я тоже умею их плести, меня научила Эйнджел: нужно сорвать цветок, чтобы стебель был как можно более длинным, прорезать его ногтем большого пальца, вставить в прорезь стебель следующей маргаритки, в нем тоже сделать прорезь, и так далее. Наверное, Фелисити потом научила этому Эйнджел, а саму Фелисити, без сомнения, научила Сильвия, когда еще была жива. Вряд ли Лоис занимали такие глупости, как гирлянды из маргариток.

Еще одна газетная вырезка: Фелисити, совсем еще девочка, лет тринадцати, в балетной пачке, хрупкие руки грациозно подняты, она улыбается застенчиво и одновременно горделиво. Под снимком подпись: “Девочка из Лондона получила стипендию для занятий в Королевском балетном училище”.

— Она этой стипендией так и не воспользовалась, — сказала Лоис. — Ей не разрешили учиться. Мать сказала, что у балерин спина болит и ноги становятся слишком мускулистые. А вот я продолжала брать уроки, о моих ногах никто не тревожился.