Катрин Гюннек - Модистка королевы

С годами я все больше ценила часы, проведенные с нею. Я потеряла им счет, но знаю, что таких часов было немало. Я была ее тенью, ее сообщницей уже столько лет!

Кто мог знать ее лучше меня?

Она не была холодной и презрительной, как ее часто описывают. В моем присутствии она смягчалась. Под маской королевы я чувствовала женщину. Цельная натура, влюбленная в жизнь, прекрасная птица в золотой клетке.

Мне судьбой было предназначено быть рядом с ней. Возможно, для того, чтобы однажды выступить свидетелем.

Полулежа в глубоком кресле, я закрываю глаза и возвращаюсь в то время.

Мне нравится вспоминать наши дни в Трианоне.

Я вижу нас рядом с ротондой и беседкой, окруженной белыми розами. Они как снежки… Сколько растений мы вырастили, она и я? Ее фрейлины говорили, что Трианон был уже не садом, а нашей «лабораторией идей», лабораторией мод.

Трианон… то были счастливые дни. Прозрачные, белые часы, часы нашего цвета. Я долго отдавала предпочтение ярким цветам. Глубокий красный, цвет вишни и рыжеватый — любимые цвета Жанны дю Барри. Потом мне стали нравиться цвета нежные, прозрачные. Голубая лаванда, сирень, зеленая липа… Цвета были прекрасны, и они были повсюду: в белизне цветка, в тени фиалки, в синем мраморе вечера.

— Вы заметили, — сказала мадам де Ламбаль, которая всегда удивляла своей наблюдательностью, — что говорят: «черная ночь», хотя даже самая беззвездная ночь никогда не бывает черной?

Именно Мария-Тереза де Ламбаль открыла для нас «цвет ночи». Было большой заслугой с ее стороны заметить, почувствовать этот цвет, ведь в Версале ночи как таковой никогда не было: иллюминация превращала ночь в день.

Память приводит меня в летнюю ночь оголенных плеч и грациозных шей, в ясный муслиновый вечер, где Мадам задала тон празднику, обозначив его цвет. Я помню и маленьких собачек, которых она тоже хотела одеть во все лиловое. Ее желания не обсуждались, и я исполняла их, даже не догадываясь о смехотворности ситуации. У этой женщины был дар легкости и легкомыслия, с ней все становилось веселее, все превращалось в игру. Из всех игр мне больше всего нравилась игра в цвета.

Она заключалась в следующем: каждая из нас должна была дать названия самым различным оттенкам. Мы придумывали названия возвышенные и прекрасные, смешные и ужасные. Например, «кислое молоко», «тристамия», «лицо сифилитика», «задница мухи», «умирающий цветок», «потерянное время», «веселая вдова», «розовая старческая задница» [64] Кислое молоко, тристамия, брюхо монашки, брюхо самки оленя, цвет воды означают белый цвет; мальва-горлица, слива мсье, лицо сифилитика, задница мухи означают голубой цвет; колесо кареты, мигрень, умирающий цветок — красный; белокурый ангел, детская неожиданность, цвет мочи, бледная испуганная птичка, хвост канарейки — желтый; забота майского жука, трубочист — черный; блоха — коричневый. и многие-многие другие. Самым известным название было «блоха», но придумали его не мы — это название однажды слетело с языка короля.

Как-то утром в апартаменты мадам Антуанетты, где мы примеряли платье из нежной коричневой тафты и советовались по этому поводу, зашел король. Несмотря на то, что он не был в восторге от моих чепцов, он вел себя со мной всегда очень мило.

— Это платье цвета блохи! — воскликнул он, остановившись перед темной тафтой.

Все рассмеялись. Этот цвет, как и следовало ожидать, произвел фурор, и весь двор стал одеваться в цвет блохи! Блошиное дефиле в Версале: старая блоха, молодая блоха, спина блохи, брюхо блохи, бедро блохи, внутренняя часть бедра блохи, голова блохи, живот блохи, белая блоха… Эпидемия распространялась по всему двору и продолжалась, пока не стала раздражать королеву. Насколько мы понимали, это не было капризом. Для ее раздражения имелись все основания — из уст в уста передавалась злая песенка, которую поспешили донести до ее сведения:

Вот как Версаль охотился за блохой! Но тогда уже увлеклись новым названием «пепельный атлас», которое придумал не кто иной, как брат короля. Игра в цвета была настоящим соревнованием.

Серый цвет имел огромное количество оттенков. Он особенно шел королеве. Ей нравились голубой, фиолетовый, белый, но, пожалуй, больше всего красили ее серый и нежный бледно-зеленый. Этот бледно-зеленый, серовато-зеленый в ателье называли «зеленый Марии-Антуанетты» [66] «Зеленый Марии-Антуанетты» — это чистейшая выдумка. .

На этот раз название новому цвету дал граф Прованский [67] Граф Прованский — брат Людовика XVI. . Вместе с Артуа [68] Граф д’Артуа (1757–1836) — брат Людовика XVI. Был женат на Марии-Терезе Савойской. он присутствовал на нашей встрече и видел, как я доставала из коробок серый туалет, который должен был задать новый тон, стряхнуть блох и полностью их затмить.

— Этот оттенок — цвет волос королевы, — заметил он своим медовым голосом.

Ах! Старый язык, ворчливый и злобный. Только один раз он застрекотал, не причинив вреда. Мадам Антуанетта ничего не видела, но я знала, что они нас ненавидят. Оба брата только и мечтают что о престоле. Прованский говорил, будто мы лесбиянки. Он и его ужасная жена распространяли эти отвратительные слухи. А что Прованский понимал в любви? Еще не известно, что происходило на его брачном ложе. По крайней мере, наследников Бог ему пока не дал.

Мы с Леонаром сопровождали на фабрику в Лион локоны Ее Величества. Пепельно-серый цвет стал безумно модным. Красильщикам требовались волосы мадам Антуанетты, чтобы по возможности точно воспроизвести их цвет на ткани.

Королеве нравились нежные цвета. Она обращала внимание на мельчайшие детали, даже на те, которые не были видны. Возможно, невидимые детали вызывали ее особенный интерес. Это — признак настоящего изящества, но сколько хлопот для модистки! После того как в продаже появились ткани цвета «волосы королевы», она решила, что ей необходимо иметь точно отсортированные по цвету чулки и туфли. Она предложила украсить драгоценными камнями задники туфель, и они засверкали изумрудами. Она любила зеленый цвет и считала, что он как нельзя лучше подходит к цвету ее волос. Серый и зеленый — гармоничная пара; зеленого цвета были почти все ее нижние юбки.

Это новое увлечение драгоценными камнями заставило меня кое-что поменять на улице Сен-Оноре. Я отвела отдельную комнату для вышивальщиц. Я знала, что некоторые из моих девушек испытывают слабость к жемчугу и дорогим камням. Случилось несколько пропаж, прежде чем я установила за девушками особое наблюдение. Лучше было не искушать дьявола. Хотя личный обыск в конце каждого рабочего дня не прибавил мастерицам любви к их хозяйке.