Джойс Элберт - Безумные дамочки

Когда у Беверли начинался оргазм, она бы убила любого, кто решился бы ей помешать. Когда-нибудь она станет старушкой (разве это возможно? разве она постареет, ведь она такая крепкая?) и тогда вспомнит любопытное чувство за несколько секунд до оргазма, чувство очень мощное и в то же время Такое хрупкое, такое тонкое, сопровождаемое привкусом во рту (подобным привкусу во время месячных); она не могла описать его, это чувство, не могла описать его словами, разве что цветом: чередующиеся красные и голубые молнии, сотрясающие все тело, пока они не завершаются изнемогающим сдавленным криком.

Чаще всего Беверли была сверху. Для них эта позиция была лучше, потому что дружок у Питера был не очень большим. Он входил плотнее, лучше, если она была сверху. Сначала Беверли не знала, как двигаться, и это слегка смущало ее, особенно когда она ловила его взгляд. Питер, выпучив глаза, смотрел на ее неуклюжие движения и задавал ей ритм, которому она с благодарностью следовала. Вскоре Беверли начала понимать, как ей действовать, и ее чрезвычайно возбуждала роль псевдоагрессора (а может, и настоящего?), когда Питер лежал под ней, желанный и любимый заговорщик, а она обнимала его гибкое, юное, мальчишеское тело. У мужчин тоже есть соски, с каким-то удивлением обнаружила она. Они волнуют. Щипок. Ему понравилось. Щип-щип.

В сексуальном отношении они росли вместе, так что через восемь лет брака и рождения двух детей наконец-то достигли начального класса. Был в их занятиях любовью какой-то детский привкус молока и пирожных, который Беверли ощущала, но не умела объяснить, но он забавлял ее. Очень часто у Питера пропадала эрекция в самый разгар событий, и тогда у нее возникало ощущение одиночества, смутное желание убить его или себя, но она изо всех сил старалась ничего не делать, чтобы не нервировать его еще больше. Чем чаще он терял эрекцию (они в это время бесцельно катались по северному побережью Лонг-Айленда), тем более изобретательным становился в отношении того, что они могли и должны делать. Питер так и не освободился от мечтаний об удушении, иногда хотел, чтобы она душила его цветными чулками.

— Розовыми?

— Нет, ангел мой, голубыми.

Она выполняла просьбу, но скучала при этом.

Или он наваливался на нее, что, кажется, жутко его возбуждало, и потому часто процесс заканчивался пристойной эрекцией. Ей иногда удавалось кончить, чем она очень гордилась. Но ощущения, что он был в ней, у нее не возникало. И как только Беверли заканчивала в такой позе, у нее тут же возникало желание, чтобы Питер был в ней. Оно было очень острым, ей нужно было, чтобы ее заполнили. Именно поэтому Беверли совершенно не устраивала мастурбация: страшное гложущее ощущение пустоты после этого. Что она могла поделать? Втыкать морковку? Кажется, некоторые женщины так и поступают. Беверли предпочитала не думать об этом, не думать о других вещах, которые, как она слышала, делались в этих целях… Их так мерзко называли, что ей, слава Богу, удалось забыть само слово. Питер рассказал ей о «приспособлениях», как он выразился, и захотел, чтобы она трахнула им его в задницу, но она впервые отказала мужу, ответив, что не сделает этого, не сможет, ее стошнит.

— Что ж, ладно, — сказал он. — Тогда я трахну тебя так.

— Этими штуковинами?

— Нет, милая, моей собственной.

Это было не плохо, но не так хорошо, как при других способах. Но Питеру нравилось, просто нравилось, он не мог насытиться, и в конце концов это начало угнетать Беверли, хотя она не запрещала ему, потому что… ну… он все-таки ее муж, первый и единственный любовник, отец ее детей, центр ее жизни, и что еще можно сказать? Это пройдет, думала Беверли, но все продолжалось. Потом он получил долгожданную работу репортера в модной газете Тони Эллиота, и это прошло. Как, впрочем, и все остальное. Их некогда активная постельная жизнь резко и со скрежетом остановилась. Питер потерял к ней интерес. Когда он спал, Беверли плакала. Когда просыпался, она пыталась возбудить его. Иногда это удавалось, они занимались любовью. Теперь всегда только в зад, и это так угнетало, что Беверли становилось еще хуже.

Проснувшись в среду, в день, когда на ужин должен был прийти Тони Эллиот, Питер сказал ей:

— Ты полнеешь, дорогая. Ты это знаешь?

— Я такая же, как всегда, — ответила она, ощущая глупость своего ответа.

— Пожалуйста, вечером надень черную накидку. Мне она очень нравится.

— Тони Эллиот не любит женщин с формами?

— Я не знаю, да мне и плевать, каких женщин любит Тони. Я знаю, что мне нравится.

Беверли ощутила привычное чувство обиды.

— А у меня было ощущение, что тебе нравлюсь я.

— Я без ума от тебя, дорогая, и именно поэтому хочу, чтобы ты сбросила несколько килограммов.

— Сбрасывают зерно в амбар.

— Не занудничай в семь утра.

— Питер, ты считаешь, что я выгляжу старше своих лет?

— А сколько тебе сейчас? — спросил он, протягивая руку за сигаретой (еще одна новая привычка: курить, едва проснувшись).

— Если бы я не знала, что ты шутишь…

— Сама знаешь, что я не силен в цифрах, — сказал он.

— Кроме веса толстушек?

— Я этого не говорил, дорогая.

— Правда, Питер, мне скоро двадцать девять, ты это прекрасно помнишь.

— «Правда, Питер», — передразнил он ее. И не скрывал злости. — Сбрось пять килограммов, и ты сбросишь пять лет.

Слезы навернулись на голубые глаза Беверли. У нее были рыжевато-коричневатые волосы, легкие веснушки и вздернутый носик.

— Женщины с таким цветом волос и кожи не должны плакать, — отметил Питер. — Брюнетки могут рыдать, блондинки хныкать, и они при этом очаровательно выглядят. Но рыжие… К несчастью, это разрушает сосуды. Правда, дорогая.

— Пожалуйста, поцелуй меня, Питер.

Он мягко и равнодушно поцеловал ее.

— Может, мы…

— Мне кажется, ты становишься нимфоманкой, дорогая.

— Но у нас это так редко сейчас…

Она вспомнила Аликанте, печальный звук гитары, и ей стало наплевать на сосуды. Поток слез утешал и успокаивал. Беверли теперь не знала, как ей жить. Гарден Сити стал для нее маткой, вот в чем ирония. Бедный ее папочка хотел, чтобы она покинула матку Солт Лейк Сити, и что же из этого вышло? Для чего все это? Она добилась только восточного варианта той же ситуации и продолжала зарываться в нору. Беверли просмотрела газету, в которой работал Питер. Она не понимала этой газеты, ее направления, ее позиций, даже если они и существовали. Может, это какая-то шутка? Она могла понять «Вог» или «Харперс», потому что они были экстравагантно роскошными. Эти женщины в платьях, которые нельзя носить. Немыслимые украшения. Невероятные купальники. Да, это забавно, любопытно, это отвлекает. Двухметровые модели из Западной Индии, их можно было принять за сон, мечту. Но газета Питера была совсем иной. Она требовала другого принципа восприятия, другой реакции. Она должна быть более оперативной (это же газета, хотя и еженедельная), у нее не было глянца дорогих четырехцветных фотографий, как в журналах. В соответствии с дурацкой мечтой издателя газета фотографировала реальных (что бы это значило?) женщин в их реальных платьях от Сен-Лорана, Кардена, Куренжеса, Шанель, Гивенчи, Унгаро, Галанос, Билла Бласта, Норреля, в реальных ресторанах в реальных столицах. Они болтали за обедами с блинами и черной икрой, устрицами в соусе из шампанского, телятиной и муссом Кампари. Но какие же они тоненькие, эти вечно обедающие женщины! Они и вправду едят ту пищу, которую заказывают, или просто демонстрируют свои кулинарные вкусы, которые будут подробно описаны в следующем выпуске «Тряпья»?