Валентин Маслюков - Тайна переписки

— Зачем обоих? Кёльнера.

— А почему не Фогта?

Трескин не ответил. Последовательно и неуклонно она перекладывала каждый лист бумаги листом черным, что требовало терпения, поскольку работе не видно было конца: по мере того, как развивался разговор, росла в толщину подготовленная для машинки закладка.

— Аллочка, — снова начал Трескин, — если все это очень затянется… понимаешь, очень, я освобождаю тебе следующий день. Можешь не приходить. Не брыкайся там только особенно… Понимаешь?

Стопка переложенной бумаги продолжала расти.

— На ком вы женитесь? — внезапно спросила Аллочка.

Чтобы не отвечать бранью, Трескин заставил себя помолчать.

— Если задержишься до ночи… эту услугу фирме и мне лично я не забуду. Ты понимаешь, что мы найдем способ тебя отблагодарить?

— Я-понимаю! — очень быстро и оттого слитно сказала Аллочка. — Я-понимаю! — напряженные губы мелькнули в тряской лихорадке и мгновенно остановились, поджавшись. Она схватила закладку и принялась пихать ее за печатный валик. — Я сделаю все, что нужно! — нервно взлетевшим голосом заявила она, запихивая в узкую щель десять или более листов сразу — они мочалились. — Сделаю все, что нужно! — истерически повторила Аллочка и вдруг, проявляя непоследовательность, смяла закладку, скомкала и швырнула в корзину — ударившись о край, белые и черные листы посыпались на пол. Отчаянно всхлипнув, Аллочка вскочила и бросилась вон.

Она вернулась с побледневшими бровями и ресницами, пропал румянец, который шел от висков косым клином. Тем не менее, к обеду щеки зарумянились вновь, ресницы удлинились и потемнели, брови изменили форму — прогнулись дугой, придавая Аллочке очарование наивности. С Кёльнером и Фогтом она держалась поначалу довольно-таки церемонно, но Трескин не придавал этому значения, понимая, что всему свой черед; он больше никак не показывал заинтересованность в Аллочкиной доброй воле.

Австрийцы ни на что не напрашивались и ни от чего не отказывались, за обедом они взяли такой крутой старт, что Трескин, пивший умеренно, обеспокоился, не пережал ли. В который раз он был принужден убедиться, что плохо знает своих друзей: когда подъехали к огороженной площадке, где стояли два свежеумытых «икаруса», Кёльнер и Фогт странным образом протрезвели. Произошло это так внезапно, без какого-либо заметного усилия со стороны австрийских друзей, что Трескину померещилось, что будто он сам пьян больше австрийцев. Фогт, молодой человек неопределенного возраста, едва держался на заднем сиденье между Жорой и Семеном Михайловичем, а тут не только выбрался из машины без посторонней помощи, но и дальше, пока занимались делом, ни малейших признаков шаткости не проявлял. Осоловевший тучный Кёльнер, который едва размыкал веки, чтобы глянуть, куда везут, обнаружил по прибытии на место удивительную зоркость. В салоне первого «икаруса» — очень чистом, только что его подготовили для показа, — не говоря худого, достал из кармана белый платок и провел по верху багажной полки там, где крепится сетка. Платок посерел от пыли, Кёльнер и Фогт обменялись взглядами. Потом, мучительно изогнувшись, толстый Кёльнер полез куда-то под сиденье и достал платок просто черный.

— Выпендриваются, — благодушно улыбаясь партнерам, сказал Жора для Трескина.

— Гут, гут, — безмятежно приговаривал Кёльнер.

Водители, наблюдавшие сцену издалека за раскрытой дверью, потешались в свое удовольствие.

Так же дотошно австрийцы осмотрели двигатель, попросили показать набор инструментов — избыточному разнообразию их они порадовались. Насчет моторной части к тормозов у обоих водителей оказался полный порядок.

Один из них, постарше, морщинистый, но крепкий, без единого седого волоска мужичок придержал Трескина за рукав:

— Это вы тут командир?

Товарищ его тоже глядел блудливо, и Трескин почуял неладное. Молчали, ожидая, пока остальная компания во главе с Семеном Михайловичем удалится — он повел ко второму автобусу, где все уже было нараспашку.

— Командир, мы договорились на вчера, а сегодня нам нужно было в рейс, — сказал старший.

— Ну? — холодно отозвался Трескин.

— И уже перестояли, так не пойдет, — добавил второй.

— Вот именно, что договорились, — сказал Трескин, оглядываясь на австрийцев — далеко ли отошли. — По пятьдесят баксов на нос мало?

— Значит, если не положишь сейчас вдвое, — возразил старший, слегка нервничая, — он оглядывался за поддержкой на товарища, — мы скажем немцам, что автобусы не ваши. Скажем, что ты их за дураков держишь, — осклабился он.

— У меня ребята есть, за такие финты ноги переломают, — предупредил Трескин.

Водители перестали улыбаться.

Все стороны, однако, — водители, австрийцы и «Марта» были, в конце концов, удовлетворены, и Трескин, размышляя о том, как мало нужно для согласия, для того, чтобы привести к равновесию столь разнообразные, противоречивые интересы, непроизвольно перекинулся мыслью к Люде и от нее к Жоре и ко всей той путанице, которую создал Жора. Трескин чувствовал, что решение близко. Это походило на озарение, на то, как первые признаки далекого еще света быстро, почти без перехода становятся сияющим днем. Дремлющее воображение пробудилось, он подумал об этом, перекинулся мыслью сюда — и, глядя на австрийцев, присвистнул. Решение обнаружилось рядом, простое и готовое, как яйцо. Трескин хмыкнул, не разжимая губ, и окликнул Жору.

— Ты чего это меня женишь? — с язвительной лаской спросил он.

А Жора не то чтобы не ждал вопроса, — удивился легкомысленным ноткам.

— Семен Михайлович! — крикнул еще Трескин. — На пару слов… Как вы думаете, зачем он меня женить вздумал?

— Людочка хорошая девушка, — сказал Семен Михайлович, оглядываясь на австрийцев.

— Так вот, Жорик, я подумал над твоим предложением…

— Жениться собрался?

— Обойдемся, пожалуй, без свадьбы. Вот, Жорик, я пальцем о палец не ударю — она моя!

— Как же она будет твоя, если ты сам не подсуетишься?! — спросил Жора, вкладывая в свои слова чуть больше язвительности, чем это было оправдано ситуацией.

— Я ее куплю, — хладнокровно возразил Трескин.

— Ее? Купишь? Я смеюсь! — Жора и вправду хохотнул хриплым, каркающим голосом.

Кёльнер и Фогт, выбравшись из автобуса, с недоумением наблюдали за перепалкой, но подходить из вежливости не стали. Возможно, думали деликатные австрийцы, хозяева доискиваются сейчас, откуда в салоне грязь.

— Минуточку! — крикнул Трескин переводчице. — Айн кляйне производственный вопрос.

— Как ты ее купишь? — язвил Жора.

— Это уж мое дело. Значение имеет только результат.

— Ребята, не затевайте, не нужно, — вставил Семен Михайлович. — Людочка хорошая девушка. Поверьте мне.