Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах

— Из праха восстал — в прах и отыдешь. Аминь!

С глухим стуком упала на гроб первая горсть земли. Потом и лопаты подхватили сырой песок.

Артур — в распахнутом форменном кителе, с зажатой в руке морской фуражкой — вбежал, запыхавшись, в ворота кладбища. И хотя он едва не опоздал, теперь невольно задержал шаг, медленно пошел к могиле. Встретившись с ним глазами, Зента только всхлипнула громче и спрятала лицо на груди сына. Так они и стояли — молча, неподвижно, пораженные жестокой правдой. Потом Артур осторожно отстранился и, нагнувшись, тоже взял горсть земли. Смутный шум моря и сосен баюкал грустную кладбищенскую тишину.

Свадебная фотография в полированной рамке — Янис Банга в подпирающем подбородок крахмальном воротничке, в галстуке, рядом с ним Зента в подвенечном платье, с миртовым венком. Этот трогательно-наивный снимок — непременная принадлежность любого рыбацкого дома — сейчас, на поминках, щемил сердце всем, кто пришел к Бангам. Во главе стола, где обычно сидел хозяин, стояли глиняная кружка, перевернутая тарелка и одинокая свеча.

Айна помогала Зенте хозяйничать. Они ставили на стол все новые миски е картошкой, рыбой, подливами, наполняли пивом кувшины. Но рыбаки к еде почти не прикасались. Молча сидели над кружками. В тягостную тишину глухо падали звуки — поскрипывание половиц под ногами, звяканье посуды, далекий собачий лай. Андрис Калниньш глянул на Артура, сидевшего рядом с пустым стулом отца, и сдавленно пробубнил:

— Ну, помянем твоего отца.

Рыбаки подняли кружки.

Аболтиньш, трактирщик, ввалился в комнату задом, разводя пухлыми локтями.

— Под низ, под низ подхватывай! — шептал он кому-то в сенях. Да нет, так не пройдет, на попа ставь, на попа!

Следом за Аболтиньшем в комнату протиснулись бочка и трое тащивших ее парней в форме айзсаргов [1] Члены кулацко-фашистской военизированной организации в буржуазной Латвии. . Трактирщик обернулся, наконец, к сидящим, кивнул Лаймону:

— Помоги-ка!

Тот встал, помог парням взгромоздить тяжелую дубовую бочку на скамью. Аболтиньш подошел к Артуру, положил руку на его плечо:

— Крепись, парень, — и обернулся к Зенте: — Ты уж извини, Зента, на кладбище не успели, — он кивнул на одного из айзсаргов, — с сыном ездили за товаром в уезд.

Хозяйка засуетилась, подставляя пришедшим чистые приборы. К столу, рядом с Зигисом — щуплым отпрыском трактирщика, — присели и братья Петерсоны — Бруно и Волдис — сыновья лавочника из соседнего поселка. Оба крепкие, рослые, знающие себе цену парни. Аболтиньш постучал вилкой по кружке.

— Draugi! Я хочу сказать… — он оглянулся на сына и вдруг спросил: — Зигис, в чем дело? Для чего мы тащили свежее пиво?

Отпрыск бросился к бочке — тугая струя ударила в кувшин.

— Друзья! — повторил Аболтиньш, подняв пенящуюся кружку. — От нас ушел замечательный человек, наш друг Янис Банга… Такая уж доля рыбацкая. Сегодня он, завтра еще кто-то… Но Янка… Да что там говорить!.. Какой был рыбак! Какой дом поставил! Какого сына вырастил! Помянем его душу светлую.

Все молча выпили. Андрис, поднявшись из-за стола, угрюмо буркнул:

— Пойти покурить…

За ним поднялись Марцис, Лаймон, Фридис Спуре, другие рыбаки. Столпились во дворе возле опрокинутой лодки.

— Благодетель! На пиво расщедрился, — зло сплюнул Спуре, набивая трубку. — Рыбак трактирный.

К Улдису Аболтиньшу отношение в поселке было одинаковым: его не любили и боялись. Уж больно хищной оказалась эта рыбина для доверчивых и простодушных рыбаков. Рыжий, худой, угодливый, он каким-то непостижимым образом быстрее всех умудрялся оказаться там, где случалась беда. Одалживал, ссужал, перекупал, посредничал… Уже через полгода жизни на побережье — Аболтиньш обосновал здесь трактир в тридцать втором году — в поселке не осталось ни одного человека, не обласканного им. Даже Озолс, и тот частенько оказывался после выпивки в должниках у трактирщика.

Аболтиньш никогда не торопил клиентов. Он даже не любил, когда рыбаки расплачивались сразу. Что, мол, за мелочные счеты со своими — успеется. А потом Озолс не раз ловил себя на мысли, что не может вспомнить, сколько же в действительности выпил рюмок. Надо бы, конечно, заплатить сразу, тогда и голова не пухла бы от сомнений, но у кого хватит духу так сразу взять и расстаться с деньгами. Тем более, если тебя не торопят.

Труд у рыбака тяжелый, как волна в штормовую пору. Терпит рыбак, терпит, гнется на веслах, гнется, а потом как расправит плечи, как полыхнет жаркой удалью. Эх! И пойдет гулять.

Сколько выпито, сколько съедено один господь знает, да не скажет, Аболтиньш тем более.

Жена под стать мужу-трактирщику. Посоветовать, погадать, принять роды, дать зелье от простуды, сшить, раскроить, сварить, посолить, накоптить, высушить она тут как тут. Сын Зигис — вылитый отец. И всегда при родителе. Встретит, проводит, подаст, нальет, подогреет, остудит, улыбнется, музыку вкрутит… Радуйтесь, горемыки. А на утро… Черт его знает, как оно случилось. Ты уж, Улдис, не гневайся, обожди. Вот сходим в море… Да что вы, друзья, о чем разговор? Нам ли считаться? Идите с миром. Вот и все. До следующей попойки. Страшный человек Аболтиньш. Без него трудно, а с ним еще труднее. Протяни палец — всю руку отхватит.

Думая о своем, вздохнул Марцис:

— Эх, Янка, Явка, отчаянная башка! Ну кто его гнал одного в море?

Рыбаки покачали головами, толковали невесело: «Думал, ему вместо салаки золото в сети попрет», «Дом-то новый, денежку тянет», «Да-а… Туго им теперь придется. На одной страховке из долгов не выплывут». Молчавший до сих пор Калниньш выбил трубку:

— Надо бы им как-то помочь.

— Может, правление? — неуверенно подал голос кто-то из рыбаков.

Калниньш насмешливо прищурился:

— Держи карман шире. Скажи спасибо, если похороны оплатят. Помнишь, как было с Эриком? — Он замолчал, увидел вышедшего на крыльцо Артура.

— Что же вы тут? — глухо спросил тот. — Мать к столу просит.

Рыбаки пошли в дом. Калниньш на секунду задержался, положил ему руку на плечо:

— Я уж думал, отца без тебя похороним.

— В рейсе были.

— Ну а как дальше с твоим училищем будет?

Артур пожал плечами. Что он мог ответить? Неужели Калниньш не понимает, какое у него положение? Плата за учебу, кредит, взятый на постройку дома, долги по мелочам, долги покрупнее… А мать? Кто станет ее кормить, заботиться о ней?

Вспомнился отец. Неугомонный, отчаянный, никогда не терявший надежды неудачник-оптимист, он так и не смог смириться с нуждой, опутавшей их по рукам и ногам. Такой уж он был человек, отец: верил в свою планиду, рвал жилы, недоедал, недосыпал, а сняться с мели никак не мог. Видно, счастье ему попалось особое: вот-вот, казалось, забрезжил просвет на горизонте — дом новый поставил, лодку купил, сына определил на капитана учиться — и вдруг, на тебе, все прахом пошло. Начинай сначала, молодой хозяин.