Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах

— Надеюсь, вы не станете возражать, что свежий лесной воздух будет для нее сейчас полезнее мюнхенских туманов?

— Да… но… Знаете, Манфред, вы всегда неожиданны, как вулкан.

— Вы мне делаете комплимент.

— А ну вас! — недовольно отмахнулась фрау Эльза. — Генрих, почему ты молчишь?

— Я думаю, Рихард вполне самостоятельный человек, чтобы принимать нужные ему решения, — философски заметил дядя Генрих, но по его лицу было видно, что он тоже недоволен предложением гостя.

Приютившаяся среди лесистых заснеженных гор вилла Зингрубера выглядела так, будто ее перенесли сюда прямо с глянцевой страницы рекламного проспекта. Интерьер здесь был стилизован под охотничий домик: со смолистых бревенчатых стен свирепо скалились клыкастые и рогатые головы. На полу и на стенах были распластаны волчьи, медвежьи и кабаньи шкуры, над очагом, сложенным из грубых, нетесанных глыб, — дубовая полка с тяжелой медной утварью. Богатая коллекция оружия подчеркивала изысканную простоту убранства.

Марта бродила по вилле, с опасливым любопытством трогая то оскаленный волчий клык, то хищно загнутый клюв беркута — его чучело тоже оказалось в этой диковинной коллекции. Ей было и жутковато и интересно. Под деревянной лестницей, ведущей на антресоли, заметила маленькую резную дверку. Неслышно ступая по шкурам, подошла, распахнула ее и вздрогнула от неожиданности. За дверью стоял человек. Весь в черном — высокий, костистый, с длинным лошадиным лицом, он в упор смотрел на нее водянистым немигающим глазом. Другой глаз был закрыт черной повязкой. Неподвижный и странный человек казался частью этого царства мертвых зверей. Марта слабо вскрикнула и отступила прочь.

Но тут в комнату, громко разговаривая, вошли Рихард и Манфред.

— А-а, вы уже познакомились с господином Фуксом? — улыбнулся Зингрубер, не заметив испуга гостьи. — Он будет исполнять все ваши желания. — Хозяин обернулся к одноглазому и строго подчеркнул: — Я надеюсь, Фукс, мои друзья будут довольны.

— Так точно, господин Зингрубер! — Фукс любезно осклабился.

— Можете нанять еще одну горничную.

— Мне думается, в этом нет необходимости, господин Зингрубер.

— Смотрите — фрау Лосберг нуждается в уходе.

— Не извольте сомневаться, господин Зингрубер, — Фукс поклонился и молча исчез за дверью.

— Ну, как вам моя берлога? — обернулся Манфред к молодоженам.

— Знатная обитель, — усмехнулся Рихард. — Как ты думаешь, Марта, нам не будут по ночам сниться эти страшилища?

Она покосилась на дверцу под лестницей, тихо ответила:

— Я не боюсь зверей.

Манфред посмотрел на нее с интересом:

— Умница! Люди куда опаснее. Вы еще не видели, какая тут вокруг прелесть. Я вам искренне советую, Марта, одевайтесь потеплее и осмотрите парк. Вы получите огромное удовольствие.

Яркий, искристый свет ударил Марте в глаза, как только она — в белой шубке и пушистой шапочке — сошла с крыльца. День сверкал снегом и солнцем. Недвижные, зачарованные, серебрились мохнатые ели. Неподалеку от дома крепкий, румяный старик деревянной лопатой расчищал дорожку. Посторонившись, он склонился в вежливом поклоне. Марта прошла было мимо, но вдруг остановилась, пораженная: подле старика топтались две косули. Одна беспардонно вытаскивала хлеб из его кармана, другая умильно заглядывала в глаза, выпрашивая свою долю.

— Они вас совсем не боятся, — удивилась Марта.

— Вот это меня как раз и беспокоит — излишняя доверчивость не приводит к добру. Тут и собаки бегают, и охотники бродят.

Марта осторожно наклонилась, погладила косулю по голове — та даже не шелохнулась.

— Господи, какая прелесть!

Старик вытащил из кармана краюху хлеба, протянул женщине.

Они будут и вас узнавать, фрау…

— Меня зовут Марта.

— Шольце. Иоганн Шольце, — с достоинством поклонился старик. — Мы с женой живем во-он в том домике. Если когда-нибудь заглянете, Луизхен угостит вас своим особенным кофе.

— Благодарю, господин Шольце. Я обязательно воспользуюсь вашим приглашением.

Марта зашагала по дорожке. Она шла и улыбалась — этому яркому дню, забавной встрече. Улыбалась, может быть, впервые после болезни.

Манфред колдовал у камина — там над углями шипел, зарумяниваясь, увесистый кусок мяса.

— Преимущества пещерного быта, — приговаривал он, поворачивая чугунный вертел. — Взял свежатину, сунул в огонь — и готов тебе ужин… Да какой! Щекочет ноздри?

Рихард с бокалом в руке сидел в кресле и, прихлебывая вино, наблюдал за приятелем. Зингрубер хозяйничал умело, со вкусом. На столе, покрытом крестьянской домотканой скатертью, мерцали граненые штофы с настойками, поблескивали серебряные, старинной чеканки охотничьи кубки, в глиняных блюдах громоздилась свежая зелень, крупно нарезанный хлеб. В плоской корзинке радугой искрились бутылочки с приправами.

Взяв длинный охотничий нож, Манфред сбросил мясо с вертела и стал напластывать на деревянной доске розовые, дымящиеся ломти.

— Простые радости жизни, — подмигнул он Лосбергу. — Мясо, вино, хлеб… Еще кое-что… Помнишь наши славные студенческие загулы? Да, тогда мы умели ценить простые радости…

Рихард прищурился:

— Что-то ты сегодня все напираешь на эти «простые радости»… Кстати, я смотрю, тебя война не очень обделила. — Он взглядом указал на богато уставленный стол.

— Естественно. Я ведь солдат. Имею право хотя бы на эту привилегию… — Манфред плеснул в кубки, крепко потер руки. — Ну что, начнем? За что выпьем?

— Наверное, за старую дружбу?

— Подходит, — Зингрубер чокнулся, сочно хрустнул свежим огурцом и мельком посмотрел на Рихарда. — Все забываю спросить… Откуда это?.. — он показал на шрам от ожога.

— Да так. Было дело…

— Шалости или что-то серьезное?

— Ни то, ни другое.

— Женщина?

— Во всяком случае не то, что ты думаешь.

— Думаю? — Манфред озорно сверкнул глазами. — Нет, это не по моей части. Видеть, слышать, осязать — с превеликим удовольствием. А сжигать нервные клетки, напрягать извилины… Увольте! Это ты у нас мыслитель. А я обычный немецкий бюргер. Порцию сосисок, кружку пива…

— За что крест получил?

— Да так. Было дело, — в тон Рихарду ответил Манфред, — немножко Австрии, немножко Чехословакии…

— Что-то особенное или героическое?

— Ни то, ни другое.

Зингрубер был как всегда весел, шутлив, беспечен. И все же Лосберг не мог избавиться от мысли, что сегодня он как-то по-новому, более пристально, что ли, приглядывается к нему. Острое, напряженное внимание угадывалось во всем. Да и вообще Рихард все больше подмечал изменения в старом приятеле. Хочет казаться простым, компанейским парнем, а сам — весь собранность и напряжение. Говорит одно, а в глазах читаешь совсем другое.