Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах

— Давайте, — прошептал он. Помог Грикису выбраться наружу, нырнул в комнату, осторожно, словно ребенка, поднял Отто. — Держитесь за шею. — Подал раненого Грикису, обернулся к Марте. — Ну…

— И это возьми, — подала она сумку.

— Что это?

— Продукты…

Банга хотел было отказаться, но передумал — мало ли как сложится судьба?

— Мешок и веревку.

— Что?

— Надо мешок и веревку. Не могу же я тащить раненого да еще чемодан в придачу.

— Сейчас, одну минутку.

Она бросилась в чулан, но как назло ничего не могла найти. Стала нервно расшвыривать вещи.

— Ну, что там? — нетерпеливо спросил из окна Грикис — его лицо уже было мокрым. — Не тяни.

Наконец, она нашла все, что искала. Артур, не раздумывая, вывернул содержимое сумки в мешок, приладил веревку, соорудив что-то вроде рюкзака, подал Юрису, торопливо обернулся к Марте:

— Ну… — и неуклюже затоптался на месте.

Марта вся напряглась, у нее перехватило дыхание. Даже в темноте стала заметна бледность, разлившаяся по лицу. Вот и все: сейчас он уйдет и больше никогда не вернется… Короткий, похожий на стон, вздох вырвался из ее груди.

— Что с тобой? — Банга едва успел подхватить ее, привлек к себе, заглянул в глаза. — Что ты?

Марта попыталась улыбнуться. Губы скривились, задрожали, глаза, полные слез и тоски, смотрели на Артура с отчаяньем и болью.

— Что с тобой, милая? — повторил он, сам чуть не плача.

— Артур… — задыхаясь, прошептала сна. — Я хочу, чтоб ты знал: кроме тебя, у нас никого на свете… Эдгар… Это твой сын.

Он пристально посмотрел ей в глаза, пытаясь осмыслить это «твой сын».

— Ну, что ты? — раздраженно прошептал за окном Грикис.

— Марта, родная… Артур неуклюже прижался к ее щеке, затем, как бы опомнившись, прильнул к губам, таким податливым и знакомым, до хруста стиснул на прощание в объятиях. — Жди. Что бы ни случилось, жди.

Она не успела опомниться, как Банга перемахнул через подоконник, на секунду появился в проеме окна, громким шепотом повторил:

— Что бы ни случилось…

Она еще долго вглядывалась в ночь, которая плакала навзрыд вместе с нею, слушала угрожающий рокот моря и взволнованный, участливый голос старой подружки липы, ласково прикасавшейся влажными листьями к ее разгоряченным щекам. Сейчас она знала одно: от нее навсегда уходят любовь и счастье, а может быть, и жизнь.

В добротный блиндаж, в котором разместился штаб полка Латышской стрелковой дивизии, уханье дальнобойных орудий доносилось глухо: чуть заметно вздрагивали язычки пламени двух чадящих «коптилок» в снарядных гильзах, густыми клубами плавал табачный дым, из которого особо выделялся едкий запах махорки. В блиндаже было трое: командир полка — высокий, щеголеватый, смуглый полковник со свежим шрамом на лбу и цепкими, умными глазами. В нем нетрудно было узнать Сарму, бывшего начальника уезда, а позже первого секретаря уездного комитета партии. Вторым был начальник штаба полка Юрис Грикис — у этого на плечах красовались новенькие погоны с двумя просветами и двумя звездочками. Третьим — пожилой рыжеватый ефрейтор, откровенно клевавший носом над телефонными аппаратами.

— Как ты можешь курить эту гадость? — недовольно поморщился командир полка. — Папирос не хватает, что ли?

Начальник штаба благодушно ухмыльнулся — теперь, когда он приблизился к свету, стали заметны его нездоровая, послегоспитальная бледность и седина, щедро посеребрившая виски.

— Привычка. В Белоруссии у партизан научился.

— Давно уж в регулярной армии, пора бы и отвыкнуть.

— Да я и так редко смолю. Когда в душе защемит. — Он неохотно загасил самокрутку, придвинулся к грубо, наспех сколоченному столу, на котором лежала развернутая карта. — Значит, еще немного, и дома? Даже не верится.

— До твоего «немного» еще кровью похаркаем, — хмуро отозвался полковник, отмеряя что-то циркулем. — За Прибалтику немцы будут зубами держаться — последний заслон перед Пруссией. Увидишь — отовсюду сюда силы подтащат.

— Ничего, одолеем… Своя ведь земля, родная.

— Своя-то своя, — пробормотал Сарма. — Да как родственники встретят.

Грикис удивленно поднял голову, но спросить не успел — пропищал зуммер полевого телефона и усатый ефрейтор, легко сбросив с себя дрему, схватил трубку, гаркнул:

— «Чайка» слушает. Так точно, на месте. — Прикрыл трубку ладонью, торопливо доложил: — Товарищ полковник, вас «Пятый»…

Сарма шагнул к аппарату:

— Здравия желаю, товарищ «Пятый». Почему не спим? Да какой тут сон, когда дом виден. Бойцы?.. Нет, бойцы отдыхают. Волнуются, конечно… Столько ждали. Слушаю, товарищ «Пятый». Рыбки? Ах, рыбки… Понимаю, товарищ «Пятый». Рыбка у нас водится. Первый сорт. Можете не сомневаться, выполним. Если надо, наловим самой свеженькой. Покрупней желательно? Слушаюсь, товарищ «Пятый», понятно. Непременно, товарищ «Пятый», спокойной ночи.

Полковник передал трубку телефонисту, задумчиво вернулся к столу:

— Приказано взять языка. Во что бы то ни стало. Я так понимаю — перед наступлением начальство волнуется: как, мол, и что — настроение противника, обстановка.

— Заволнуешься. — Грикис устало провел ладонью по лицу, машинально достал кисет. — Прибалтика — не Россия. Здесь-то советской власти четверть века стукнуло. А у нас? Сорок первый помнишь?

— Что сорок первый? — запальчиво повысил голос командир полка и, оглянувшись на телефониста, повторил тише: — Что сорок первый? Сами же разоружили армию, отпустили людей на все четыре стороны.

— А ты что хотел? Сохранить буржуазные формирования? Чтобы тебе же потом нож в спину воткнули?

— Я хотел бы… — полковник бросил циркуль на карту, — чтобы латыши не резали латышей.

— Ни много ни мало? — насмешливо переспросил Грикис. — А русские, украинцы, белорусы этого, разумеется, не хотели? Им друг друга резать было очень приятно. Всякие там полицаи, власовцы…

— Не вали в одну кучу, Юрис. Разве я о том? Конечно, и у нас сволочей хватает. — Неожиданно попросил: — А ну-ка, дай своего горлодера. — Неумело свернул цигарку, прикурил, надсадно закашлялся. — Черт знает что, а не табак, Я убежден — многие из тех, кого немцы сгребли в так называемый «добровольческий легион», могли сегодня быть с нами, по эту сторону окопов. Люди и опомниться не успели в сорок первом.

— Ты это брось. Кто хотел, у того было время подумать. Мы-то с тобой опомнились. Забыл, как по лесам плутали, через сто смертей к своим выбирались? Он вот успел? — кивнул Грикис в сторону ефрейтора. — Да что говорить… С кем бы мы воевали сегодня, если бы все не успели опомниться? Те, кто остался, знали, на что идут.

— Только не надо стричь всех под одну гребенку. Больно круто берешь. Ты давно на подпольной работе? То-то. — Полковник творил резко, отрывисто. — Кстати, и те, кто остались, не все пошли в «добровольческий легион». Возьми хотя бы партизан. Сколько они немцам крови попортили.