Анна Климова - Люби меня нежно. И сердца боль

Кастрюковские луга размещались по берегам небольшого лесного ручья, обрамленные широким полукругом старых елей. Везде росли кусты малины, полные спелых ягод.

Андрей издалека приметил три приличных стожка, стоявших недалеко друг от друга. Федор лихо развернул трактор у самого первого.

— Ну, бабоньки, дрить вашу, выгружайся! Давай, Андрюха, у меня времени в обрез!

Андрей помог спуститься бабе Зое и Оле, достал из кузова вилы, грабли.

Баба Зоя, несмотря на свой возраст, справлялась с сеном ловко, умело, со знанием дела. Оля чуть медленнее. Андрей тоже быстро наловчился брать на вилы такую гору сена, что его не было видно из-за нее. Федор спорно утаптывал душистую массу, стоя в прицепе.

— Федор, а почему луга эти называют Кастрюковскими? — спросил Андрей, кряхтя от натуги.

— А видишь ручеек этот? — охотно взялся пояснять тракторист. — Заместо него раньше тут река была. Вилька называлась. Потому что виляла по лесу. А на реке, старики говорят, еще до войны мельник в своей мельнице жил. Его Кастрюком кликали. Хороший мужик был. Никому в подмоге не отказывал. Да раскулачили его. Сослали. А луга эти как звали Кастрюковскими, так и зовут — Кастрюковские луга, Кастрюковское сено. А сено-то тут и вправду хорошее. Травы сочные, спелые. Вилька-то отседа на километра три по лесу идет, все с востока на запад. Весь денек травы под солнышком. Водичка рядом. Что еще нужно? Вот так.

Последнюю копну они загрузили, когда солнце уже совершенно скрылось за лесом. Прохладцей потянуло от ручья, но она была приятна Андрею.

Баба Зоя не решилась лезть на огромную копну сена и устроилась в кабине с Федором. Оля же смело сама забралась на самый верх, держась за веревку, которой Федор скрепил сено. Андрей влез следом и махнул рукой. Трактор тронулся в обратный путь к поселку.

Они ехали, мягко укачиваемые, как на морских волнах, сидя рядышком, радуясь теплому летнему вечеру, запахам хвои и спелой малины, красоте могучей и вечной природы. Радовались тому, что едут сейчас рядом друг с другом, легко соприкасаясь плечами.

Андрей был в тельняшке и старом трико ее отца, но выглядел он в глазах Оли красивее, чем в самых модных одеждах. Сама она была в легком платьице, с повязанной на голове косынкой. И не было никого красивее их.

Кузов неожиданно подскочил на выступавшем из земли еловом корне, и оба они опрокинулись на спину.

Андрей некоторое время лежал неподвижно, потом медленно повернулся, глядя в ее широко открытые глаза, нежно поцеловал в губы, стянул косынку. Ее волосы разметались по сену.

Мир исчез. Звуки канули в небытие. Осталось только глубокое, темно-синее небо, где загорались первые робкие звезды.

Два влюбленных человека нежно, трепетно целовались под этим небом, осеняемые покачивающимися лапами елей. И не было в мире ничего более чистого, более красивого, более сокровенного и таинственного, чем этот долгий поцелуй.

Уже затемно сено перекидали из трактора во двор. Федор, получив заветную поллитровку со знаменитой бабкиной «дерючкой», укатил на колхозное подворье.

Баба Зоя включила в сарае свет, и через минут сорок сено перекочевало под самый потолок пуни.

Бабка, остограмившаяся с Федором до этого, была неестественно весела и, втаптывая сено наверху, подбадривала молодежь внизу разными прибаутками, вызывавшими у тех приступы смеха.

Наконец дело сделано. Баба Зоя, тихо охая, отправилась готовить ужин.

Андрей разделся до пояса и принялся плескаться, черпая воду из тазика, специально оставленного на весь день на солнце.

Оля молча отобрала у него кружку, легонько стукнула по шее. Он послушно согнулся. Зачерпнув воды, осторожно полила на его спину. Взяла мыло, уверенными, но не резкими движениями намылила ему шею, плечи. Снова полила.

Над ухом назойливо звенели комары. Во дворе о включенную лампочку бились ночные мотыльки. Где-то в ветвях бузины, буйно разросшейся во дворе у забора, яростно выводила свою трель цикада.

Чувства Андрея были настолько обострены, что он все это осязал с невероятной четкостью.

Сплевывая и тряся шевелюрой, он разогнулся. Оля невозмутимо подала ему полотенце и пошла по дорожке к дому. Андрей с удовольствием проводил ее взглядом.

Минут через десять сели ужинать. Картошка, простокваша, яичница с салом… Простая деревенская пища сейчас была для Андрея вкуснее любых материнских продуктовых спецзаказов.

Ели молча. Все устали, потрудившись за день. Но это была приятная усталость.

После ужина Андрей отправился на свой сеновал, прихватив одеяло, подушку и фонарик.

Улегся, глядя в темный потолок. Мысли радостные, легкие, волнующие… Он вспоминал прикосновение ее нежных пальцев, тот поцелуй на сене… Ощущение счастья, тихого, безмерного удовлетворения переполняло сердце. Как легко дышалось! Как просто было без навороченных материнских правил! Мысль не натыкалась ежеминутно на условности, которыми мать опутала всю его жизнь…

Он услышал шорох, почувствовал легкое подрагивание лестницы. Она!

Оля подползла к нему, обвила жаркими руками плечи, закрыла своими губами его губы, с которых были готовы сорваться слова. Все утонуло в неземном блаженстве. Тихо, тихо. Ярко, ярко…

Дни летели незаметно. Работы хватало. Исподволь Андрей перезнакомился почти со всеми соседскими мужиками. Те втайне зауважали его за трудолюбие, за немногословность, смекалку, степенность. Просили «подсобить», шел, никому не отказывал.

Оле начали завидовать все поселковые девчонки. И из разряда девиц она незаметно перешла в разряд невест. Все вполголоса шушукались о свадьбе и гадали только о дате.

Ни об одной паре не ходило столько разговоров в поселке, сколько об Андрее и Ольге. Все местные женщины только завистливо охали друг перед другом, обсуждая будущего жениха. Андрей выгодно отличался от большинства мужиков — не курил, не пил, не дебоширил, не бездельничал. Выискивалось множество «не», и все пришли к выводу, что странноватой внучке тетки Зои несказанно повезло в жизни.

А Андрей ходил с мужиками в лес заготавливать дрова, пропадал на покосах. Все было для него внове. Даже настоящая баня — и та явилась для Андрея открытием!

На свежем воздухе да на парном молоке он поздоровел, мускулы приобрели былую тяжесть, и никто из поселковых задир не осмеливался «качать права», видя его не по годам мощную фигуру.

Иногда Андрей вспоминал о матери, и тогда сердце сжималось от недобрых предчувствий. И с каждым днем крошечная точечка внутреннего беспокойства разрасталась, нагоняя на лоб морщины, а в глаза печаль.

Оля, видя его в такие моменты, ужасалась. И тогда все бы отдала, лишь бы стереть эти морщины, прогнать из глаз тоску. Но она молчала. Не могла ничего говорить, боясь нарушить их хрупкое счастье.